лет, в сердце моей жены по-прежнему оставалось особое место для тебя.
— Ты любил ее?
— Больше всего на свете. Алекс была всей моей жизнью. Все, что я делал, все, что я говорил, — все крутилось вокруг нее. Но ирония заключается в том, что она ни разу этого не заметила. Если бы Александра приоткрылась мне, она бы сейчас не была мертва. Ответ все время лежал у нее прямо перед носом, но она никогда не осмеливалась в это поверить. Трусость и мужество весьма своеобразно перемешались в моей жене. Биргит и Карл-Эрик не верят, что она совершила самоубийство. Да, я знаю, они считают как само собой разумеющееся, что я тоже в это совершенно не верю, но вообще-то, честно говоря, я и сам не знаю, что думать. Я прожил с ней больше пятнадцати лет, но никогда ее не знал.
Его голос по-прежнему звучал ровно и спокойно — таким тоном можно говорить, к примеру, о погоде. Но Эрика поняла, что, составив для себя первоначальное мнение о Хенрике, она сильно ошиблась и теперь не могла ошибиться еще больше. Глубина его скорби была безмерной, просто она не вырывалась наружу, как у Биргит и Карла-Эрика. И возможно, в первую очередь Эрика исходила из своего собственного опыта или просто чувствовала это инстинктивно — это была не только скорбь об умершей жене, но и горечь сожаления о том, что Хенрик навсегда потерял возможность обрести ее любовь, чтобы Алекс любила его так же, как он любил ее. В этом ощущении Эрика была более чем уверена.
— А чего же она все-таки так боялась?
— Это тот вопрос, который я задавал себе тысячу раз. Я действительно не знаю. Как только я пытался вызвать ее на откровенность, она моментально закрывалась на все защелки, мне ни разу не посчастливилось пробраться внутрь. Все говорило о том, что ее тяготит какая-то тайна, которой она не могла поделиться ни с кем. Это кажется немного странным, но из-за того, что я не знаю, что она скрывала, я и не могу уверенно ответить, была она В состоянии совершить самоубийство или нет.
— А какие у нее были отношения с родителями и сестрой?
— Да-а, как бы тебе это описать… — Он довольно долго молчал, прежде чем ответить. — Напряженные. Как будто они все друг перед другом ходили на цыпочках. Единственная в их семье, кто действительно способен иногда сказать то, что думает, — это младшая сестра Александры Джулия. Но она в семье на особом положении. И каждый раз, когда они разговаривали, всегда казалось, что они говорят о чем-то совершенно другом, не о том, что произносилось вслух. По правде сказать, я не знаю, как тебе это объяснить. Они как бы говорили шифром, но штука в том, что ключ к шифру мне забыли дать.
— А что ты имел в виду, когда сказал, что Джулия «на особом положении»?
— Как ты, наверное, знаешь, Джулия появилась у Биргит поздно, ей тогда уже хорошо перевалило за сорок, и никто этого не планировал. Так что в своем роде Джулия в их семье как кукушонок в гнезде. И я уж ни за что не подумаю, что очень легко иметь такую сестру, как Алекс. Джулия не была красивым ребенком и, повзрослев, ничуть не стала привлекательнее, а ты знаешь, как выглядела Алекс. И Биргит, и Карл-Эрик всегда были полностью сфокусированы на Алекс, а про Джулию забывали совершенно. Типичная для нее манера поведения — это полностью замыкаться в себе, но мне она нравится, в ней что-то есть, там — под ее хмурым обличьем. Я только надеюсь, что кто-нибудь удосужится потратить время и заглянуть туда.
— А как она отреагировала на смерть Александры и какие у нее с сестрой были отношения?
— Тебе бы, наверное, лучше спросить об этом Биргит или Карла-Эрика: я не встречался с Джулией больше полугода. Она учится в педагогическом на севере, в Умео, и очень неохотно выезжает оттуда. До июля она ни разу за целый год не была дома. Что же касается отношений с Александрой, то Джулия всегда боготворила старшую сестру. Алекс уже начала учиться в школе-интернате, когда родилась Джулия, поэтому она не жила дома очень долго. Но когда мы были дома с семьей, то Джулия ходила за Александрой по пятам, прямо как щеночек. Не сказать, чтобы Алекс это очень заботило. Она просто позволяла ей это. Иногда Джулия ее раздражала, и она могла на нее прикрикнуть, но по большей части она Джулию просто игнорировала.
Эрика почувствовала, что разговор подходит к концу. В паузах во время разговора она ощущала, насколько всеобъемлюща тишина в этом большом доме. И она подумала, что, несмотря на всю свою роскошь, теперь этот дом стал для Хенрика Вийкнера пустым и одиноким. Эрика встала и протянула руку. Он взял ее двумя ладонями, подержал так несколько секунд, потом отпустил и пошел перед Эрикой к двери.
— Я хотела бы подъехать в галерею и немного посмотреть, — сказала Эрика.
— Да, это хорошая мысль. Она была просто неслыханно увлечена ею. Александра выстроила свое дело с нуля вместе с подругой студенческих лет в Париже — Франсин Бежо. Да, хотя теперь ее фамилия Сандберг. Мы встречались помимо работы, семьями, но последнее время не так часто, потому что у них появился ребенок. Франсин наверняка в галерее. Я тут созвонился и объяснил, кто ты, так что она тебя встретит и немного расскажет об Алекс.
Хенрик открыл и придержал дверь для Эрики, она поблагодарила его в последний раз, повернулась к мужу Александры спиной и пошла к машине.
В ту же самую секунду, когда Эрика открыла дверцу машины и вышла, разверзлись врата небесные. Галерея находилась на Кальмерсгатен, параллельно Большому бульвару, но Эрика, с полчаса покрутившись окрест, сдалась и припарковала машину на Хеден. На самом деле это было не так далеко, но в проливной дождь путь до галереи показался не меньше мили длиной. Кроме того, парковка стоила двенадцать крон в час, и настроение Эрики несколько испортилось. Зонтик она, само собой, взять забыла и теперь была уверена, что ее вьющиеся волосы очень скоро будут похожи на бездарно сделанный дома перманент.
Она торопливо пересекла бульвар, и прямо перед ней с грохотом и звоном проскочил трамвай четвертого номера, который ехал в направлении Мёльндаль. Потом Эрика прошла по Валанд, где в студенческие времена иной раз проводила совершенно сумасшедшие вечера, а потом свернула налево на Кальмерсгатен.
Галерея «Абстракт» была по левую руку. Большая витрина галереи смотрела на улицу. Дверной колокольчик забренчал, когда Эрика шагнула внутрь, и она обратила внимание, что помещение на самом деле много больше, чем кажется снаружи. Стены, пол и потолок, выкрашенные в белый цвет, ненавязчиво заставляли концентрировать внимание на работах, которые висели по стенам.
В дальнем конце зала она заметила женщину, которая, вне всяких сомнений, была француженкой. Она олицетворяла собой саму элегантность и обсуждала с клиентом картину, сопровождая разговор быстрой жестикуляцией.
— Я сейчас подойду, а ты[2] тут пока осмотрись.
Ее французский акцент прозвучал очаровательно. Эрика так и сделала и, заложив руки за спину, начала неторопливо прохаживаться по залу, рассматривая работы. Как следовало из названия галереи, все картины были написаны в абстрактной манере: кубы, квадраты, круги и странные фигуры. Эрика наклонила голову к плечу и прищурилась, пытаясь увидеть, что же такого во всем этом способны разглядеть знатоки искусства, чего она совершенно не могла заметить. Ничегошеньки. По-прежнему всего лишь кубы и квадраты. С ее точки зрения, такое мог изобразить пятилетний ребенок. Ей оставалось только смириться с тем, что все это, наверное, выше ее понимания.
Эрика стояла перед огромной красной картиной с желтыми беспорядочно разбросанными штуковинами, когда услышала сзади перестук каблуков по выложенному квадратами полу — к ней подходила Франсин.
— Конечно, она чудесная.
— Ну да, да, конечно, она мне нравится. Но, честно говоря, мир искусства не самая моя сильная сторона. Я чувствую, что подсолнухи Ван Гога красивые, но примерно на этом мое понимание и заканчивается.
Франсин улыбнулась:
— Ты, должно быть, Эрика. Анри как раз позвонил и сказал, что ты едешь сюда.
Она протянула узкую ладонь, и Эрика торопливо вытерла свою, все еще мокрую от дождя, прежде чем пожать руку Франсин.
Маленькая и изящная женщина, стоящая перед ней, олицетворяла собой ту особую элегантность, на которую, кажется, у француженок есть патент. Со своими ста семьюдесятью пятью без каблуков Эрика чувствовала себя в ее обществе женщиной-великаном.
