потерять свою армию. Так что было совершенно естественно, что он оставался на берегу Офида. Однако он сделал гораздо больше, чем утверждал Ливий.
Из карфагенского лагеря открывался вид на солнечную Адриатику, где редко появлялись большие корабли. На закате дня 4 августа две быстроходные галеры вышли из прибрежной бухты, повернули на юг и быстро, с помощью весел и паруса, направились сообщить новость о победе в Каннах сначала в Сиракузы, а потом в Карфаген. В то же самое время гонцы отправились на север по пустынной прибрежной дороге, чтобы доставить сообщения вождям бойев и инсубров. В сообщениях говорилось, что устранено последнее препятствие, последняя армия полностью уничтожена, и теперь открыт путь к восстанию народов Италии.
Утро 4 августа карфагеняне провели на реке Офид, подбирая на поле битвы все ценное — оружие, щиты, ювелирные украшения, амулеты погибших воинов и кольца с печатками всаднического сословия. Ганнибал приказал вырыть ров между маленьким римским лагерем и рекой, чтобы отрезать гарнизон от воды. Днем 7000 римлян, которые нашли прибежище в этом лагере, сдались в ответ на обещание Ганнибала, что они будут отпущены после того, как заплатят выкуп. На другом берегу реки произошла короткая стычка вокруг большого римского лагеря, в котором находились техника и запасы. Через какое-то время 8000 легионеров сложили оружие, согласившись на выкуп. Они были окружены, измотаны и потеряли 2000 человек. Среди них уцелело всего несколько военачальников.
Ганнибал обратился к этим военачальникам без всякой враждебности. Он сказал:
— Вы можете подумать, что я веду войну на полное уничтожение. Но это не так. Я борюсь за власть. Эта власть провозглашена римским сенатом и его диктаторами везде, от Нового Карфагена до Сицилии. Теперь я собираюсь взять ее. Вы боролись достойно и получите свободу, как только за вас будет выплачен выкуп. Я хочу, чтобы вы засвидетельствовали мои слова.
Конкретно выкуп составлял 500 денариев за всадника, 300 — за пехотинца, 100 — за раба. Тех, кто был завербован на союзных землях, отпускали, как обычно, без всякого выкупа. Такой либерализм Ганнибала по отношению к римским гражданам, возможно, преследовал двойную цель. Он хотел видеть, какое впечатление произведет их возвращение на сенат и общественное мнение, и ему был нужен денежный выкуп. В первый раз он потребовал, чтобы все серебро, которое было взято на поле брани, пошло в армейскую казну, которая была, разумеется, его собственной. К этому времени большая часть слитков из его сундуков ушла на оплату жалованья и расходов, а серебра из Испании он получать не мог.
Ганнибал проявил учтивость, договариваясь о выкупе за легионеров. Были освобождены десять представителей от них, для того чтобы они отправились в Рим собрать деньги. Они поклялись, что вернутся в карфагенский лагерь, и он не потребовал никаких других гарантий. Однако он отправил с ними одного своего карфагенянина, Карталона.
Ганнибал дал Карталону особые указания: если официальные лица Рима проявят хоть малейшую склонность к миру, Карталон должен будет предложить им справедливые условия договора.
В такой момент, когда Италия осознала ошеломляющий удар, нанесенный у Канн, Ганнибал сделал первую попытку заключить с сенатом и римским народом мир на условиях компромисса. Ему нужно было только еще раз сделать предложение при совершенно иных обстоятельствах. И такой случай не заставил себя ждать. Карталон вернулся через несколько дней один. Он был встречен у Альбанского холма одним ликтором, который сообщил ему, что новый диктатор не позволит ни ему, ни кому-либо другому из карфагенян войти в городские ворота. Карталону предписывалось до рассвета покинуть римскую территорию. По прошествии еще какого-то времени девять из посланных легионеров возвратились. Десятый нарушил клятву. А сенат, после обсуждения, отказался платить Ганнибалу за каких бы то ни было пленных, взятых при Каннах.
Вероятно, Ганнибал и не ждал этого, однако он, возможно, надеялся, что сможет положить конец беспощадным изнурительным сражениям. Во всяком случае, после Канн он хотел мира.
К тому времени выяснилось, что часть римлян бежала. Один хитрый военачальник убедил 600 человек убежать из маленького лагеря в первую же ночь. В другом месте один юноша из высшего общества, молодой Публий Сципион, смог добраться ночью к группе молодых военачальников, которые были убеждены, что война проиграна и самое лучшее, что осталось, — это бежать из страны на Сицилию. Юный Сципион театрально положил свой меч перед ними и сказал, что меч этот получит любой, кто захочет убежать. Они увлекли за собой других.
В конце концов, 10 000 человек собрались во главе с оставшимся в живых Варроном, на дороге, ведущей к городу Венузия.
Когда Варрон сам вернулся в Рим для консультаций, Фабий встретил его на Виа Сакра и публично поблагодарил за то, что тот не считает безнадежным состояние Римского государства. Варрон, на правах оставшегося в живых консула, публично объявил новым диктатором престарелого экс-цензора (это был последний из римских диктаторов).
Психоз отчаяния охватил город. Преступники и должники были выпущены из тюрем, чтобы взять в руки оружие. Почти все женщины носили траур и упрекали тех, кто этого не делал. Бутеон, диктатор, наложил запрет на пиршества и игры. Один богатый торговец, которого увидели на балконе его дома в праздничном венке, был вызван в магистрат и приговорен к тюремному заключению. Он оставался в тюрьме в течение всей войны, четырнадцать лет.
В такой атмосфере всеобщей истерии десять делегатов от пленников в Каннах, наконец, были заслушаны перед новоизбранным сенатом. Взволнованная толпа родственников набилась вслед за ними в курию — место общественных собраний. Пронесся слух, что эти десятеро будут осуждены за поведение, неподобающее для римских воинов, и что в казне нет денег для выплаты выкупа. В случае судебного разбирательства тем не менее они имели право на то, чтобы их судили в соответствии с законом.
Те, кто говорил в пользу пленников, выдвигали свои доводы по каждому пункту.
Деньги на выкуп, если их нельзя было взять в казне в столь критическое время, могли внести семьи обвиняемых.
В такое время, когда в легионы брали даже преступников, тысячи опытных воинов принесли бы неоценимую пользу государству.
Что касается этого конкретного случая с их выкупом — разве пленников, граждан Рима, не выкупали раньше в таких случаях у галлов и Пирра и даже Тарента в недавние времена?
Их поведение ни в коей мере не было неподобающим для римлян, поскольку они оказались отрезанными в лагерях, без воды. Они не сдавались до тех пор, пока, изможденные и израненные, не могли больше ничего добиться дальнейшим сопротивлением.
В заключение защитники призвали старейшин подумать о добром имени этих мужчин. Они просили всего-навсего о привилегии снова встать под армейские знамена. «Неужели сенаторы откажут им в этой привилегии и отрекутся от них, позволив им стать рабами Ганнибала?»
Когда аргументы защитников были исчерпаны, послышались голоса собравшихся в курии и общие призывы к помилованию. Многие сенаторы, у которых были родственники среди пленных, просили об этом.
Торкват, пожилой человек, прославившийся покорением бойев, выступил против.
Он коснулся только одного пункта — поведения обвиняемых.
Долг римских воинов, как утверждал Торкват, заключался в том, чтобы следовать приказу военачальников, не думая о своей жизни. Разве эти люди так поступили? В ночь после битвы трибун призвал всех, находящихся в лагере, следовать за ним и прорваться сквозь карфагенян. Шестьсот человек последовали за трибуном с оружием в руках, чтобы спастись, а потом встали под знамена оставшегося в живых консула. Те тысячи, что остались в лагере, предпочли поставить свои жизни выше своего долга. Они сделали это в то время, когда 50 000 отважных мужчин полегли на поле брани. Не малодушие этих обвиняемых, воскликнул Торкват, а отвагу погибших 50 000 надо благодарить за то, что древний римский дух сохранен.
Обвиняемые сдались среди бела дня, все еще держа оружие в руках и находясь под защитой крепостной стены. Они выторговывали себе жизнь, обогащая Ганнибала.
— Нет, сенаторы, я не стану голосовать за выкуп этих людей, предавая те шесть сотен, которые
