Он несколько минут ухмылялся про себя, видимо сочиняя текст для страшного послания, которое сегодня ночью прозвучит под кроватью ничего пока не подозревавшего директора Института научной фантастики…
Юра наблюдал за Андрюхиным с веселым любопытством, удивлением и нежностью.
Он никак не ожидал, что академик может шалить, как проказливый школьник. Честно говоря, это Юре понравилось.
Академик неожиданно снял руки с баранки перед довольно крутым поворотом. Юра, невольно поднявшись, рванулся вперед, чтобы перехватить управление. Машина безусловно должна была врезаться в шершавые стволы огромных сосен, но почему-то самостоятельно сделала плавный поворот и помчалась дальше…
Юра знал, что Академический городок, где располагались научные институты академика Андрюхина, лежал где-то в лесах между Майском и Горьким. Сначала они ехали по хорошо известному Горьковскому шоссе — огромной бетонной автостраде, которая, как река, лилась меж набухших влагой серых полей, деревенек с красными крышами и паучьими лапами телевизоров над ними, мимо еловых рощ и торфяных болот, по которым шагали вдаль вышки электропередачи, гордясь тяжелым грузом проводов…
Примерно на двадцатом километре машина, переваливаясь с боку на бок и покряхтывая, сползла с шоссе на узкую бетонную ленту, уходившую в лес. Судя по знаку, въезд на эту дорогу был запрещен. Они проехали под запретительным знаком и углубились в лес. Неумолчный шум шоссе, доходивший сюда, как далекий прибой, вскоре совсем затих. Их окружали непроезжие, нехоженые лесные дебри.
— Я думаю, с чего вам начать, — заговорил Андрюхин. — Впереди у вас очень интересная, но и очень опасная работа. Не сомневаюсь, что вы согласитесь, когда узнаете, в чем дело. Но первые день-два вам лучше всего просто осмотреться. А чтобы не скучать, потренируйте наших хоккеистов…
Юра сразу почувствовал себя уверенней. Недаром тысячам болельщиков он был известен под именем Бычка. Его слава центрального нападающего гремела по всему Майску и даже проникла за пределы города. Он усмехнулся, представив ученых на хоккейном поле. Андрюхин уловил его усмешку и откровенно захохотал, показывая великолепные белые зубы.
— Да, да, так и сделаем! Я отвезу вас прямо в Институт долголетия. Самому молодому игроку в вашей новой команде будет не меньше девяноста лет, ну а самому старшему — не больше ста семидесяти…
И, насладившись растерянной и смущенной физиономией Юры, Андрюхин спросил:
— Ну, а сколько же, по-вашему, мне?
И он неожиданно пнул Юру в бок жестким, как булыжник, кулаком так, что Юра даже слегка задохнулся.
Этот удар окончательно убедил Юру, что перед ним еще молодой человек. Но звание академика, всемирная слава, то, что имя Андрюхина он читал еще в школьных учебниках, — все это заставило его сделать молниеносный расчет, и он несколько неуверенно пробормотал:
— Сорок? Сорок пять?..
— Неужели я так плохо выгляжу? — Андрюхин даже притормозил машину, разглядывая себя в косо посаженном зеркальце. — Врете-с! Врете-с, товарищ Бычок! Я выгляжу лет на двадцать восемь — тридцать! Да-с!
— А борода? — пробормотал Юра.
— Борода — для солидности! Все-таки неудобно такому молокососу руководить тремя институтами, ходить в академиках… — Он пронзительно-хитро и весело поглядел на Юру и вдруг крикнул: — Восемьдесят семь! Да-с!
Юра, вытаращив, как в детстве, глаза и приоткрыв рот, ошалело смотрел на академика. А тот остановил машину, резко выпрыгнул на чистый, не заезженный участок дороги и, присев на корточки в позиции стартующего бегуна, пригласил:
— Нуте-с? До той сосны!
И, свистнув по-разбойничьи в свой кремневый кулак, так лихо рванул с места, что Юра, не знавший, как себя вести в этом неожиданном состязании, припустил вовсю. Он перегнал Андрюхина почти у самого финиша.
— Нехорошо! — сердито фыркнул академик, не глядя на Юру. — Нехорошо, да-с! Каких-нибудь сто метров — и одышка. А результат? Почти восемнадцать секунд! Курам на смех!
Все еще фыркая, он легкой рысцой побежал к машине; тяжело топая сапогами, Юра уже не рискнул его обгонять и только осторожно улыбался, чувствуя приближение не то сна, не то старинной, знакомой сказки. Этот старец в восемьдесят семь лет с густой шелковистой бородой, без признаков седины, с молочно-розовой кожей и блестящими глазами юноши, с силой и легкостью спортсмена, походил на волшебника, с которым сидеть рядом было увлекательно и страшновато.
Постепенно характер леса менялся. Просторно и вольно разметавшиеся по холмам деревья здесь сбегались в стройные ряды. Валежник и прошлогодняя листва были убраны. По обеим сторонам дороги побежали невысокие, приземистые кусты шиповника. В глубине леса мелькало иногда не то здание, не то забор. Несколько секунд Юра слышал далекое собачье тявканье. Он взглянул на Андрюхина, но тот как будто забыл о нем, погруженный в собственные мысли. Через несколько километров машина дала два длинных и один короткий гудок и двинулась дальше. Юра невольно взглянул на спидометр; от шоссе они отъехали на девятнадцать километров.
— Вот это ни к чему, — словно про себя, сказал Андрюхин и пристально посмотрел на Юру.
Невольно подчиняясь этому странному затягивающему взгляду, Юра несколько секунд смотрел в темные зрачки ученого, не понимая, что забывает то, о чем только что думал. Куда-то улетучилась, забылась и случайно мелькнувшая в мозгу цифра расстояния от шоссе до Академического городка. Когда ученый отвел глаза, Юра смущенно улыбнулся, подумав, что он на мгновение задремал.
— Вот мы, собственно, и приехали, — начал Андрюхин и тотчас сердито кашлянул, останавливая машину.
Юре показалось, что через кусты на шоссе прыгнуло что-то похожее на мотороллер. Соскочив с мотороллера, тощий человек в очках помчался к ним со всех ног, будто боясь опоздать на посадку. Голова у него была забинтована, торчали наружу только очки.
— Паверман, вы похожи на человека-невидимку, — сказал Андрюхин, едва тот, подскочив к машине, открыл рот.
— К черту… к черту невидимку! — Мотоциклист едва переводил дух. — Все пропало! Полный развал! Все погибло! Если вы не видели идиота, Иван Дмитриевич, то вот он!
И человек, которого академик назвал профессором Паверманом, принял довольно картинную позу, откинув голову, покрытую бинтами, как чалмой; кое-где из-под бинтов вырвались непокорные рыжие колечки.
— В чем дело? — спросил Андрюхин с веселым любопытством.
— В чем дело? — Паверман, поправив очки, моментально задвигался и даже сделал попытку влезть в закрытую машину. — Неужели вам не докладывали?
— Нет.
Высвободив из-под бинта запекшиеся толстые губы, Паверман приблизил их к мохнатому уху профессора и громко выдохнул:
— С Деткой плохо!..
Руки Андрюхина, покойно лежавшие на руле, мгновенно сжались в кулак, блестящие глаза потемнели.
— Что-нибудь серьезное?
— Не знаю. Лучше всего вам взглянуть самому… Беспокойна. В глазах просьба, почти мольба… Слизистые покраснели и набухли. Стула не было…
Андрюхин полез было из машины, но, заметив Юру, чертыхнулся.
— Я отлучусь на час. Оставайтесь на заднем сиденье. Машина отвезет вас, куда надо.
Он не обратил никакого внимания на встревоженный Юрин взгляд и захлопнул дверцу. Затем, просунув руку в щель над ветровым стеклом, провел ладонью по внутренней обшивке, и машина, без шофера, без всякого видимого управления, спокойно и деловито двинулась по дороге. Прижав нос к стеклу и не решаясь ни крикнуть, ни вздохнуть, Юра заметил, как Андрюхин и Паверман усаживаются в снаряд,
