Крестовые походы глазами арабов

пришли, чтобы отомстить за её захват? Но с тем же успехом они могли захватить Алеппо, чтобы таким образом обезглавить растущую мощь Нуреддина и чтобы потом Эдесса пала сама собой. Но на самом деле не произошло ни первое, ни второе. «После долгих споров между королями, — говорит Ибн аль-Каланиси, — они наконец решили напасть на Дамаск, и они были настолько уверены, что овладеют им, что сразу договорились о разделе его земель».

Напасть на Дамаск? Напасть на город Муануддина Унара, единственного мусульманского правителя, имевшего союзнический договор с Иерусалимом? Франки не могли оказать большую услугу арабскому сопротивлению! В ретроспективе кажется, однако, что могучие короли, возглавившие франкские армии, сочли, что только завоевание одного из наиболее знаменитых городов, наподобие Дамаска, сможет оправдать их приход на Восток. Арабские хронисты говорят в основном о Конраде, короле немцев, и даже не упоминают о присутствии короля Франции Луи VII, личности и вправду небольшого масштаба.

Узнав о замыслах франков, — рассказывает Ибн аль-Каланиси, — эмир Муануддин начал приготовления с целью расстроить их зловредные планы. Он укрепил все места нападения, за которые можно было опасаться, расставил солдат на дорогах, засыпал колодцы и уничтожил все источники воды в окрестностях города.

24 июля 1148 года отряды франков подошли к Дамаску с целыми колоннами верблюдов, вёзших их багаж. Защитники Дамаска выходили из города сотнями, чтобы сразиться с захватчиками. Среди них находился очень старый богослов магрибского происхождения аль-Финдалави.

Увидев его идущего пешком, Муануддин приблизился к нему, — повествует Ибн аль-Асир, — приветствовал его и сказал: «О почтенный старец, твой преклонный возраст освобождает тебя от битвы. Это нам надлежит защищать мусульман». Он попросил старика вернуться назад, но аль-Финдалави отказался со словами: «Я продал себя и купил меня Аллах». Так он сослался на слова Всевышнего: «Аллах купил у правоверных их жизни и их имущество, чтобы взамен дать им рай».

Аль-Финдалави пошёл вперёд и сражался с франками, пока не пал под их ударами.

Этот мученический подвиг вскоре был продолжен другим аскетом, палестинским беженцем по имени аль-Халули. Но несмотря на эти героические деяния продвижение франков остановить не удавалось. Они заполнили долину Гута и поставили там свои шатры, приблизившись в некоторых местах к стенам. Вечером первого дня сражения защитники Дамаска, опасаясь худшего, начали сооружать баррикады на улицах.

На следующий день 25 июля было воскресенье, — рассказывает Ибн аль-Каланиси, — и защитники совершили утром вылазку. Битва не прекращалась до конца дня, когда все были измучены. При этом каждый остался на своей позиции. Армия Дамаска провела ночь в готовности противостоять франкам, и горожане оставались на стенах и несли стражу; они видели врагов прямо перед собой.

В понедельник утром жители Дамаска обрели надежду, увидев приходящие одна за другой с севера волны тюркских, курдских и арабских всадников. Так как Унар написал всем соседним князьям с просьбой о подкреплении, те начали подходить к осаждённому городу. На следующий день обещалось прибытие Нуреддина с армией Алеппо, а также его брата Сайфеддина с войсками из Мосула. При их приближении Муануддин, по словам Ибн аль-Асира, послал одно письмо иноземным франкам и другое — франкам Сирии. По отношению к первым он выражался простым языком: «Пришёл князь Востока; если вы не уйдёте, я отдам ему город, и вы пожалеете об этом». С другими, «колонистами», он говорил иначе: «Неужели вы обезумели, что помогаете этим людям против нас? Разве вы не понимаете, что если они овладеют Дамаском, то они и вас постараются изгнать из ваших городов? Что до меня, то если я не смогу защитить город, то я отдам его Сайфеддину, а вы хорошо знаете, что если он возьмёт Дамаск, вы не сможете остаться в Сирии».

Этот манёвр Унара имел успех немедленно. Удалось заключить секретный договор с местными франками, которые принялись убеждать немецкого короля удалиться от Дамаска до прибытия к защитникам новых подкреплений. Чтобы обеспечить удачу своим интригам, Унар раздавал немалые взятки и заполнил фруктовые сады вокруг города сотнями партизан, которые устраивали засады и не давали франкам покоя. С вечера понедельника распри, посеянные старым тюрком, стали давать результат. Всерьёз павшие духом осаждающие решили осуществить тактический отход, чтобы перегруппировать свои силы, и оказались подверженными нападениям воинов Дамаска посреди открытой равнины, не имея в распоряжении абсолютно никаких источников воды. Через несколько часов их положение стало настолько невыносимым, что их короли уже не помышляли более о захвате сирийской метрополии, а только о том, чтобы спасти свои войска и себя лично от уничтожения. Во вторник армия франков уже бежала к Иерусалиму, преследуемая воинами Муануддина.

Конечно, франки были уже не те, что прежде. Как оказалось, беспечность правителей и несогласованность действий военачальников уже не были более печальной привилегией арабов. Защитники Дамаска были крайне удивлены: возможно ли, чтобы могучая франкская экспедиция, заставлявшая Восток трепетать на протяжении нескольких месяцев, вдруг совершенно распалась за каких-то четыре дня сражения? «Люди думали, что они заготовили коварный план», — говорит Ибн аль-Каланиси. Но ничего подобного. Новое франкское вторжение сошло на нет. «Немецкие франки, — сообщил Ибн аль-Асир, — возвратились в свои страны, находящиеся далеко за Константинополем, и Аллах избавил верующих от этой напасти».

Удивительная победа Унара подняла его престиж и заставила всех забыть о его прошлых компромиссах с захватчиками. Но Муануддин уже доживал свои последние дни. Он умер через год после этого сражения. Однажды, после обильной, как обычно, трапезы, ему стало плохо. Оказалось, что он болен дизентерией. «Это грозная болезнь, — уточняет Ибн аль-Каланиси, — от неё редко излечиваются». После его смерти власть досталась номинальному суверену города Абаку, потомку Тогтекина, молодому человеку шестнадцати лет, не особо одарённому и не способному действовать самостоятельно.

Несомненно, что наибольшую выгоду от сражения у Дамаска получил Нуреддин. В июне 1149 года ему удалось уничтожить армию князя Антиохии Раймона, которого убил собственноручно дядя Саладина Ширкух. Он отрубил ему голову и вручил своему господину, а тот, согласно обычаю, отослал её калифу багдадскому в серебряном ларце. Избавившись таким образом от всякой франкской угрозы в Северной Сирии, сын Зенги освободил себе руки, чтобы с этого момента посвятить все силы осуществлению заветной отцовской мечты — завоеванию Дамаска. В 1140 году город предпочёл пойти на союз с франками, нежели подчиниться грубой власти Зенги. Но теперь положение изменилось. Муануддина больше не было, поведение чужестранцев заставило отшатнуться даже наиболее верных их сторонников и, что самое главное, репутация Нуреддина казалась вовсе не такой, как у его отца. Он не собирался осквернять гордый город Омайядов насилием, а лишь обольстить его.

Войдя во главе своих войск в окружавшие город сады, он отдал предпочтение не подготовке к штурму, а действиям, имевшим целью обретение симпатий населения. «Нуреддин, — повествует Ибн аль-Каланиси, — выказал себя благожелательно по отношению к крестьянам и сделал для них своё присутствие необременительным; повсюду молили Аллаха за его здравие — и в Дамаске, и в подвластных городу местах». Когда, вскоре после его прибытия, проливные дожди положили конец долгой засухе, люди сочти это его заслугой. «Это благодаря ему, говорили они, благодаря его справедливости и его примерному поведению».

Хотя предмет его притязаний был очевиден, правитель Алеппо не пожелал предстать в качестве завоевателя.

Я пришёл сюда не потому, что намерен вести с вами войну или осаждать вас, — писал он в послании к руководству Дамаска. — Меня вынудили так поступить только многочисленные жалобы мусульман, ибо франки лишают крестьян всего их имущества и разлучают их с детьми, и нет никого, кто бы защитил их.