Первым же вопросом англичанина по возвращении был вопрос о Калади. Никто, как оказалось, сингальца не видел, и Раффли пришел в ярость.
— Чарли!
— Сэр!
— Не угодно ли пари?
— О чем?
— Что тринадцать мошенников разгуливают с моей chair-and-umbrella-pipe!
— Не могу в это поверить.
— Вы принимаете пари?
— Вы же знаете, что я никогда не спорю!
— И тем не менее. Вы храбрый товарищ и славный малый, но, как джентльмен, я не смогу представить вас ни одному истинному англичанину. Вы еще горько пожалеете, что отвергали каждое пари. Сказать с уверенностью, что те две спрятанные лодки связаны с моей потерей, я не могу, но тем не менее предчувствие говорит мне, что это именно так, а если я что-то предчувствую, это обычно сбывается.
— Вы решаете сейчас задачу со многими неизвестными, сэр, и я полагаю, что… А вот и Калади!
И действительно, вошел он. Волосы висели клочьями, платье было порвано, пот заливал лицо.
— Сиди! — вскричал он с выражением величайшего страха на лице, падая ниц.
— Что случилось?
— Вы — магараджа, которому никто не в силах сопротивляться; вы один можете мне помочь!
— Какую помощь ты ожидаешь?
— Молама похищена, Молама, свет моих очей, звезда моей жизни!
— Молама похищена? Смерть и поругание на головы жуликам! А мой зонт, где же он?
— Тоже там!
— Где?
— Не знаю!
— Кто же в таком случае сказал, что она похищена?
— Девушки, которые сбежали.
— Девушки… а, так это все-таки правда: где замешана дьявольщина, там замешана женщина! Кем они были похищены?
— Разбойниками.
— Ну да, разумеется, но кто были эти разбойники?
— Один китаец и двенадцать малайцев.
— Гром и молния! Чарли!
— Сэр Джон!
— Вы видите, что пари я выиграл?
— По крайней мере, выглядит именно так.
— Это не выглядит так, это действительно так, и теперь меня вновь терзает некое предчувствие. Расскажи все подробно, Калади!
— Я побежал, — начал тот, — по лагерю, спрашивал о Моламе, потому что слышал, что она пошла с несколькими девушками в лес собирать цветы. Дальше я ничего не смог узнать, пока не пришел туда, где собралось много мужчин и женщин. Они обступили двух девушек, которые рассказали, что в лесу на них напали. Им удалось бежать, другие же были захвачены бандитами. Молама была с ними, и зонтик у нее был с собой. Сиди, верни мне ее, я буду благодарить тебя, насколько хватит моей жизни!
— Чарли, — позвал меня англичанин, не отвечая сингальцу.
— Сэр Джон!
— Вы слышали, что рассказывал мне штурман?
— Конечно!
— Вы знаете, кто эти разбойники?
— Пираты, которые ищут себе жен, а потом заточают их на острове.
— Я думаю так же. Мы предполагали спускаться по Кимбу-Ое, а потому в одном месте уже стоит весьма сносная лодка. Калади, ты скоро увидишь свою Моламу!
— Сиди, вы…
— Довольно! Чарли, попрощайтесь с губернатором; через час мы выступаем! Пусть делают со слонами все, что им заблагорассудится, но мою chair-and-umbrella-pipe я должен получить назад. И я найду этих мошенников, хотя бы мне пришлось трижды обежать землю…
Глава третья
ОХОТА НА ПИРАТОВ
Стоит пойманным слонам провести первую ночь в загоне, их сопротивление оказывается сломленным; они становятся спокойными, покорными и готовыми принимать все, что может выпасть на их долю. Огни погашены, изгородь постепенно окружают юноши и мужчины, вооруженные рогатинами и очищенными прутьями.
Остается довершить превращение слонов из диких в абсолютно домашних. Канаты и петли уже приготовлены; на некотором расстоянии от всех располагается группа туземцев, племя которых всеми презираемо и членам которого запрещено касаться мертвых животных. Они держат наготове тонкие, но очень прочные силки, свитые из свежих ветвей.
Туземцы, охраняющие вход, отходят в сторону, их сменяют сторожа, коих на Цейлоне именуют поннекалла, ведущие двух прирученных ранее слонов. Перед ними — петельщики, готовые, стоя возле ограды, помочь ввести первого слона. Это честь, оказываемая за особые заслуги.
Если слон-приманка достаточно натренирован, он входит со сторожем на спине; и петельщики идут впереди с видом величайшего безразличия. Слон, тоже с независимым видом, как будто он прогуливается в некотором удалении от пойманного стада, изредка останавливается и подбрасывает пленникам бушель травы или пригоршню листвы. Когда же, наконец, он приближается к стаду, вперед выступает вожак и поднятым хоботом ощупывает голову пришельца, не уделяя при этом ни малейшего внимания находящимся рядом людям. После того, как знакомство состоится, ручной слон следует за вожаком и встает рядом с ним. Петельщики уже приготовились, и стоит дикому животному хотя бы едва поднять ногу, как на ней оказывается петля силка. Петельщики тотчас же отскакивают назад, а на площадку вступают один или два новых прирученных слона с тем, чтобы изолировать захваченного и подвести его к деревьям, где он и будет привязан.
Подобным образом будет побежден каждый слон. Причем, пока прирученные пришельцы находятся рядом, каждый пленник пребывает в спокойствии, но стоит лишь первым отойти, как он прилагает все усилия, чтобы освободиться. Он пытается хоботом разорвать канат или развязать узлы. Подняв мощный хобот, издает трубные звуки, а затем внезапно ложится наземь, и кажется, что он пытается зарыть свой хобот.
Этот спектакль продолжается долгие часы, даруя победу то одной, то другой стороне, но исход, конечно, один — бедное животное, связанное и привязанное к деревьям, смиряется.
В сменяемых картинах зримо проявляется многообразие темпераментов животных. Некоторые покоряются тихо, другие в гневе, со страшною силой обрушиваются на землю. Третьи изливают свою ярость на каждое дерево, на каждое растение, попадающееся на пути. Одни не издавали в борьбе ни звука, другие же трубили, затем издавали короткий, я бы сказал, крик и, до конца изнуренные, вытрубливали свое горе в прогретый воздух. Некоторые ложились на землю, не выказывая признаков какого-либо отчаяния, кроме слез, крупными каплями скатывающихся по щекам.
В промежутках между схватками слоны рыхлили передними ногами теплую землю, а затем, захватывая ее хоботом, пригоршнями обсыпали себя; потом, засунув в пасть кончик хобота, извлекали из слюнных желез некоторое количество влаги, коей и опрыскивали свою кожу…
Я настроился запоминать все картины в мельчайших подробностях; и потому был весьма огорчен,
