— Ты говоришь так, потому что знаешь, что я нездешний. Ты убежден, что я ничего не знаю об этих краях. Да, дорога мне действительно неизвестна, хотя, может быть, я и без тебя нашел бы ее с помощью моих карт, но все остальное я знаю уж, во всяком случае, лучше, чем ты. На моей родине имеются книги и картины обо всех странах и народах мира. По ним иногда можно изучить тот или иной народ лучше, чем знают его те, кто к нему принадлежит. Так, в частности, я совершенно точно знаю, что здесь ни в коем случае нельзя чувствовать себя, как ты выражаешься, «в лоне Пророка». Здесь пролилось много, очень много крови. В этом месте сражались друг с другом муэры, шиллуки и динка. Джу и луо, тучи, бари, элиабы и ручи, абгаланы, агери, абуго встретились здесь для того, чтобы истребить и растерзать друг друга.
Шейх буквально окаменел от изумления.
— Эфенди, — воскликнул он, перегибаясь со своего верблюда к собеседнику, — ты знаешь эти народы, их все?!
— Да, и притом, как я уже сказал, лучше тебя, и я знаю еще больше. Я знаю, что именно здесь, где мы сейчас едем, проходит путь страшного гасуа[26]. Он проезжает здесь в ночное время, чтобы не попасться в руки паши, который в Фашоде зорко следит за охотниками на рабов. Не один несчастный негр, должно быть, упал, обессиленный, и, замолк навсегда, получив пулю на том самом месте, куда ступает сейчас нога твоего верблюда. На севере, а Мокрен-эль-Бахр, бедняг сгружают с кораблей и гонят через всю страну, чтобы севернее Фашоды снова по реке отправить в Хартум и там продать. Многие испустили здесь свой последний вздох. Многие огласили темную, безжалостную ночь предсмертными криками. И это ты называешь местностью, которую можно уподобить лону Пророка? Можно ли выдумать более отвратительную ложь?
Шейх мрачно смотрел перед собой. Он чувствовал себя побежденным и все же не хотел это признать. Поэтому, немного помедлив, он ответил:
— О разбойниках я не думал, эфенди. Я думал только о тебе и о том, что ты здесь в безопасности. Ты ведь находишься под нашей охраной, и хотел бы я посмотреть на того, кто решится тронуть хоть один волос на твоей голове!
— Не волнуйся за меня. Я прекрасно знаю, что я должен делать. И не стоит говорить об охране. Я нанял вас, чтобы вы на ваших верблюдах перевезли мои вещи в Фашоду, но на вашу охрану я не рассчитываю. Не исключено, что вы сами нуждаетесь в защите больше, чем я.
— Мы?
— Конечно. Или ты забыл о неграх-шиллуках, которых похищают здесь и продают в рабство в Дарфур люди твоего племени? Разве не в этом причина лютой ненависти, настоящей кровной вражды между вами и ими? И разве мы не находимся сейчас на территории шиллуков, которые, едва завидев вас, тотчас на вас бы напали? Думаешь, я поверил, что вы покинули караванную дорогу и повели меня пустынной местностью для того, чтобы сократить путь, как ты мне сказал только что? Нет, дело было в другом: вы боялись встретить шиллуков. Впрочем, у вас могло быть еще и другое намерение.
— Какое же? — этот вопрос шейх, понимавший, что его видят насквозь, выговорил совсем тихо.
— Какое? Разумеется, вы хотели заманить сюда меня.
— Валлахи, таллахи![27] Что за мысли рождаются в твоей голове?
— Кто же в этом виноват, как не ты? Подумай о караване, который идет за нами. Может быть, это гум, который должен на меня напасть. Вы заритесь на мое имущество, но, пока я жив, вам его не получить. Убить меня на своей территории вы тоже не можете, так как в этом случае вам не удалось бы избежать ответственности. Поэтому вы и повели меня окольными тропами в уединенный Бир-Аслан, где вряд ли найдется свидетель, который впоследствии опознал бы убийц. Если же мой труп все же найдут и установят мое имя, то, так как убийство произойдет на территории шиллуков, вся вина и падет на них. Таким образом вы можете убить одновременно двух зайцев: получить мои вещи и отомстить ненавистным шиллукам.
Эти слова, произнесенные столь равнодушным тоном, как будто речь шла о чем-то весьма обыденном, произвели на арабов невероятное впечатление. Помня недавнюю сцену между чужеземцем и шейхом, схватиться за оружие никто из них не посмел. Да и что могли сделать их допотопные кремневые ружья против великолепного арсенала чужеземца! В этом отношении он один явно превосходил их всех. Однако они чувствовали, что должны что-то предпринять, чтобы показать себя незаслуженно оскорбленными. Поэтому они остановили своих верблюдов и заявили, что не сделают ни шагу, а, напротив, немедленно разгрузят верблюдов и отправятся восвояси.
В ответ на это чужестранец только громко рассмеялся.
— Этого вы не сделаете, — сказал он. — Как вы собираетесь возвращаться назад без воды? Вам обязательно нужно добраться до Источника Льва. К тому же, я специально не заплатил вам вперед. Ваши деньги вы должны получить только в Фашоде, и если вы не доставите меня туда, вам не видать ни одного пиастра. Что же касается моих подозрений, то я открыто высказал их вам, чтобы вы поняли, что я нисколько вас не боюсь. Поверьте, мне приходилось иметь дело с куда более опасными людьми, чем вы. Впрочем, вас не в чем упрекнуть, кроме того, что вы меня совсем не знаете. Если мои подозрения окажутся напрасными, я буду готов попросить у вас извинения. В этом случае я в знак признательности забью в Фашоде быка и разделю его между вами. Кроме того, к плате, которую я назначил вам за вашу службу, я прибавлю бахшиш[28], из которого вы сможете сделать украшения вашим женам и дочерям.
По сути своей это была очень хорошая перспектива для арабов: они сделали вид, что она примирила их с чужеземцем, однако злоба их ничуть не уменьшилось, и они очень надеялись, что следующим утром его уже не будет в живых. Чтобы его успокоить, они заверили, что будут сопровождать его, если он оставит подозрения и сдержит свое обещание. Он согласился, но уже в следующее мгновение стало ясно, что его недоверие не прошло, так как если до сих пор он вместе с шейхом ехал во главе каравана, то теперь он предпочитал в одиночестве держаться позади всех.
Арабы сделали вид, будто не замечают этого, но спустя немного времени шейх подозвал к себе одного из хомров и, притворившись, будто объясняет ему дорогу (для чего он с крайне сосредоточенным видом тыкал вытянутой рукой в разные стороны), злобно сказал:
— Этот пес намного умнее, чем казался. Он знает всю эту страну, всех ее жителей и все события, которые здесь происходили.
— И очень точно угадал все, что мы собираемся с ним сделать, — вставил его собеседник. — Хоть бы шайтан схватил его за хвост!
— Лучше уж я это сделаю сам!
— Пожалуйста! Кто тебе мешает?
— Его оружие.
— А разве никто из нас не может отстать от каравана и пустить ему пулю в спину?
— Попробуй! Это было бы лучше всего. Тогда нам не нужно будет ждать до рассвета, а потом делить добычу с Абуль-моутом. Мы бросим его труп здесь, а сами поскачем к источнику, наполним там бурдюки и ночью вернемся назад. Завтра мы будем уже далеко отсюда, и ни одна душа не узнает, чья пуля уложила этого пса.
— Так мне его застрелить?
— Я не хотел, чтобы он был убит нами, но теперь, когда он заставил нас краснеть… Пусть он умрет от твоей пули!
— Что я за это получу?
— Золотую цепь от его часов.
— Не считая той части добычи, которая полагалась мне с самого начала?
— Разумеется.
— Хорошо. Я так близко поднесу к нему сзади ружье, что пуля выйдет у него из груди!
Он остановил своего верблюда и спешился, затем закрепил подпругу таким образом, будто она порвалась, и стал с ней возиться. Все остальные проехали мимо, но чужестранец остановился возле него и сказал дружелюбным, но твердым голосом:
— Этим следует заниматься перед отправлением. Своей остановкой ты нас всех задерживаешь. Как только будешь готов, быстро догоняй нас. Да, кстати, твой туфенк[29] оказался почти под брюхом верблюда: он легко может повредиться, так что лучше я временно возьму его к
