духа, со скатанным новым костюмом за спиной выехал из города, разочаровавшись в одной маленькой надежде, но зато обогатившись полезными знаниями местных условий.
В гостинице я порасспросил про асиенду Арройо и узнал, что она находится в целом дне езды к востоку, между лесистыми горами, и расположена на берегу ручья, возле устроенной здесь запруды. Мне так подробно описали местность и дорогу до асиенды, что я просто не мог заблудиться. Одновременно я лучше узнал обстановку и характер хозяина.
Сеньор Тимотео Пручильо был порядочным человеком и прежде принадлежал к богатейшим людям провинции, но часто повторявшиеся набеги индейцев причинили ему много зла, так что теперь он едва-едва мог считаться состоятельным. От многих крупных поместий у него осталось только одно, асиенда Дель- Арройо. Кроме того, ему еще принадлежал ртутный рудник, о состоянии которого никто не мог сказать ничего определенного; говорили только, что он расположен гораздо дальше асиенды и когда-то приносил хороший доход, но потом был заброшен вследствие отсутствия рабочих и нападений бродячих индейцев.
На обратном пути особых происшествий не было. Я был один и ехал по пустынной местности. Переночевал я в одной долине, сжатой голыми скалами, но зато там было столько травы, что моя лошадка смогла сытно подзакусить. От Уреса и до самого места ночлега мне не встретилось ни одного человека, а ранним утром следующего дня случилось событие, в данных обстоятельствах очень важное, при котором пришлось, к сожалению, пролить кровь.
Я продвигался по длинной, узкой долине в горы. А те, холодные и безлесные, застыли перед более высоким хребтом, возле которого мне предстояло искать асиенду. Песчаниковые горы отличались такими странными, причудливыми формами, что я то и дело вспоминал о далеких Bad-lands[47]. Только изредка на глаза попадалось какое-нибудь изуродованное деревце или жалкий кустик, растущий из какой-либо трещины, где скопилось достаточно влаги для скудного ростка. Я вспомнил о пережитом в тех Bad-lands, о стычках с индейцами-сиу, с которыми я часто находился на тропе войны; я снова слышал их пронзительный боевой клич и голоса их ружей. Тут… — было ли это только воспоминанием, разыгравшимся в моей памяти, или реальностью? — раздался выстрел. Я придержал лошадь и прислушался. Выстрел действительно прозвучал, потому что теперь, за ближайшим изгибом ущелья, раздался второй, а потом и третий.
Я пустил своего коня шагом, но, когда добрался до поворота, принял меры предосторожности и не стал сразу заворачивать. Сначала я хотел узнать, с кем имею дело. Поэтому я спрыгнул на землю, оставил лошадь стоять, а сам пошел к ребристой скале, из-за которой надеялся взглянуть за поворот. Когда я, сняв шляпу, широкие поля которой легко могли меня выдать, высунул немного голову, то увидел, что с той стороны скалы долина расширялась. Внизу, на дне долины, стояли двое и смотрели на скалу. Один из стоявших был белым, другой индейцем. У обоих в руках были ружья. Они приложили их к плечу, прицелились куда-то вверх и нажали на спусковые крючки; один за другим послышались два выстрела.
В кого стреляли эти люди? Поблизости от них стояли три лошади. Значит, они приехали втроем. Где же был третий? Я высунулся еще дальше и увидел внизу, вплотную к ребру скалы, трех лежащих лошадей, казавшихся мертвыми, потому что они не двигались. А над ними, в каких-нибудь тридцати локтях, на площадке, куда мог забраться только хороший скалолаз, скорчились за уступом скалы трое, спасаясь от летящих в них пуль. Я разглядел эту троицу: за уступом скрывались женщина и двое детей. Возможно, правильнее было бы их назвать юношами, впрочем, черт их лиц я различить не мог. Вооружены они были только луками и время от времени посылали в нападавших то одну стрелу, то другую, но стрелы не долетали до цели.
Мужчины против мальчишек и безоружной женщины! Фу! Что это должны были быть за мужчины! Самые бесчестные люди! Я мгновенно решил помочь парнишкам, потому что мне было ясно, что речь идет об их жизни. Чтобы самому не подвергаться большой опасности, я должен был напасть врасплох и ошеломить атакующих в тот самый момент, когда они будут перезаряжать ружья. Я вернулся к лошади и сел в седло. Вытащив оба своих ружья из чехла, я закинул медвежебой за спину, а штуцер взял в руки и приготовил оба револьвера на поясе. После этого я стал ждать. Раздался выстрел, почти сразу же за ним другой, и тогда моя лошадь выскочила из-за скалы и помчалась на обоих стрелявших. Они заметили меня и застыли, не двигаясь, ошеломленные неожиданным появлением человека, который просто не мог оказаться в этом месте и в это время.
Белый был среднего роста и одет был в легкий костюм принятого в этих краях покроя. У него были очень резкие, чеканные черты лица — их нельзя было, пожалуй, забыть никогда. На поясе у него висели пистолет и нож, а в правой руке он держал только что разряженную одностволку.
Похоже был одет и краснокожий, но голова его оставалась непокрытой, а длинные волосы были украшены орлиным пером вождя. Поверх пояса виднелась только рукоятка ножа; ружье у него тоже было одноствольным и тоже только что разряжено.
— Доброе утро, сеньоры! — приветствовал их я, остановив прямо перед ними свою лошадь и держа в правой руке штуцер. — На кого это вы здесь охотитесь? Видно, на какого-нибудь зверя?
Они не отвечали. Я притворился, словно только сейчас увидел мертвых лошадей, и продолжал:
— A-а! Вы стреляете по лошадям? А лошади-то оседланные! Значит, вы метите во всадников? Ну, и где же они?
Краснокожий потянулся к своему патронташу, чтобы заняться перезарядкой ружья. Белый сделал то же самое, ответив при этом:
— Что вы вмешиваетесь в наши дела? Убирайтесь отсюда! Нечего вам здесь делать!
— Нечего? В самом деле? Это — ваше мнение, и о нем еще можно поспорить. Кто встречает на своем пути мужчин, стреляющих в женщин и детей, тот, пожалуй, имеет право узнать причину такого поведения.
— Ну, и какой ответ он получит?
— Тот, который потребует, конечно, если он человек, способный заставить ответить.
— И вы, похоже, считаете себя именно таким мужчиной? — насмешливо спросил белый, тогда как краснокожий хладнокровно вытащил патрон, собираясь загнать его в ствол.
— Конечно, — ответил я.
— Не выставляйте себя на смех, а лучше смывайтесь поскорее отсюда, иначе наши пули вам покажут…
— Ваши пули, негодяи? — прервал я его, направив дуло своего ружья прямо ему в грудь. — Отведай прежде мою! Знаешь, сколько пуль сидит в штуцере Генри? Немедленно сложите оружие, иначе я продырявлю вам головы!
— Шту… цер… Ген… ри! — выдавил по слогам белый, уставившись на меня широко раскрытыми глазами и выпуская ружье из рук.
Как случилось, что простое сочетание слов «штуцер Генри» нагнало на него такой ужас? Индеец был далек от того, чтобы проникнуться тем же ужасом. Он хладнокровно взвесил ситуацию. Дуло моего ружья было нацелено не ему в грудь, а его белому товарищу, тем не менее он не отважился дозарядить свое ружье. Но было одно средство, чтобы быстро обезвредить меня. И краснокожий подумал, что сможет им воспользоваться. Молниеносным движением он выхватил из-за пояса у белого пистолет и направил его в меня. Но столь же быстро я перевел свое ружье, целя ему в руку, и, прежде чем он смог большим пальцем поднять курок пистолета, щелкнул мой выстрел, и пуля впилась ему в руку. Мгновение он стоял, словно окаменев и глядя на кровоточащую руку, из которой сразу выпал пистолет, потом он перевел взгляд на меня, крикнув при этом белому:
— Таве-шала!
После этих слов он, не глядя даже на лежащие у его ног ружье и пистолет, прыгнул к лошадям, вскочил на одну из них и умчался прочь.
— Таве-шала! — повторил белый, стоявший до этого мгновения неподвижно. Потом он прибавил по- английски: — Тысяча чертей! Где были мои глаза? Вождь прав!
В мгновение ока он подскочил к другой лошади, прыгнул в седло и умчался за краснокожим, также оставив лежать на земле свое ружье. Мне даже не пришло в голову удерживать ни одного, ни другого. Но что должны были означать два этих слова — «Таве-шала»? Они были произнесены на языке, которого я не знал.
