— Не получил, потому что не захотел, а скрываться мне еще придется некоторое время в окрестностях асиенды.
— Зачем? Ваше недоверие не рассеялось?
— Нет, и у него есть хорошее обоснование. Мои предположения стали реальностью. На асиенду собираются напасть индейцы…
— Сюда могут прийти краснокожие! Они очень удивятся, когда очутятся между моих кулаков.
— Не шутите с этим; я говорю вполне серьезно. Нет ли здесь некоего Уэллера?
— Есть, он прибыл сегодня к обеду.
— Что ему здесь надо?
— Поговаривают, он приехал сюда, чтобы купить асиенду. Но дон Тимотео не соглашается ее продавать.
— Они знают друг друга?
— Полагаю, вряд ли.
— А может быть, вы видели Мелтона вместе с Уэллером?
— Нет. Дело в том, что Мелтон не показывается. Он должен лежать в постели, потому что простыл. Черт бы побрал эту простуду!
— С чего это только простуду? Может, и больного в придачу?
— По-моему, черт может забрать обоих — и болезнь, и парня. А если он еще прихватит и вас, то я ничего против иметь не буду!
— Очень признателен! Что я вам сделал плохого, если вы так обо мне говорите?
— И вы еще спрашиваете! Я мог бы лопнуть от злости, а вы еще так спокойно спрашиваете, что вы мне сделали! Может быть, вам известно, где Юдит?
— Откуда? Да и как я могу это знать! Но почему вы спрашиваете? Разве она ушла?
— Ушла? Она здесь; она нашла очень подходящее для себя место!
— Говорите яснее! Где она прячется, что она делает и что происходит с нею?
— Где она прячется? — яростно проскрежетал он. — Сидит у Мелтона. Что она делает? Она ухаживает за ним. Что с ней происходит? С нею все кончено; она — совершенно погибший человек! Вы представляете себе эту девушку служанкой такого человека? Можете вы себе такое вообще представить?
— А почему бы нет? Или у нее нет склонности к уходу за больными?
— Не задавайте глупых вопросов! У этой девушки есть склонность ко всему, что только мыслимо, но больше всего — к тому, чтобы сводить с ума мужчин.
— Значит, вы тоже немножко сумасшедший?
— Вполне возможно! И боюсь, что в этом состоянии я сделаю нечто такое, чем занимаются не каждый день; например, откручу Мелтону голову.
— Это легко может стоить вам собственной головы!
— Не жалко. Я и так уже наполовину потерял ее. Итак, вы видите, что я должен быть очень зол на вас. Если бы вы оставили в покое Мелтона, он бы не заболел и не нуждался в сиделке!
— Разве я виноват, что у еврейки такое мягкое сердце? Почему она захотела стать сиделкой?
— Только для того, чтобы разозлить меня; это я знаю точно. А отец ее дал свое согласие, чтобы подлизаться к Мелтону. Я хотел бы, чтобы вы оказались правы насчет этого индейского нападения. Я очень хочу, чтобы явились краснокожие и перебили всю эту сволочь!
— Но ведь вместе с вами! Не так ли?.. Впрочем, в этом отношении вы можете не беспокоиться. Ваше желание будет выполнено: индейцы придут; впрочем, они уже здесь.
— Вы шутите?
— Нисколько. Я их видел и наблюдал за ними. У них сейчас находится наш бывший корабельный стюард.
— Черт возьми! Тогда вы все рассчитали верно!
— Конечно. Слушайте!
Я рассказал ему все, о чем слышал и что увидел, и ровно столько, сколько посчитал нужным. К своему удовлетворению я заметил, что его сомнения рассеялись. Он стал серьезно относиться к делу, сказав, когда я закончил:
— Клянусь своей душой, вы — странный человек. Сначала я считал, что вы наделены необыкновенно буйной фантазией, вследствие чего видите дракона там, где нет даже мухи. Но теперь я изменил свое суждение, потому что увидел: вы мыслите логически верно и столь же правильно действуете. Моя сила сосредоточена в моих кулаках, и я охотно послужу вам ими, насколько смогу.
— Хорошо, мне они понадобятся. Думать за вас буду я, но когда наступит время действовать, я рассчитываю на вас!
— Конечно, я в вашем полном распоряжении. Что я должен делать сейчас?
— Пока что ничего.
— Ничего? Но ведь я должен сообщить товарищам, что их ожидает?
— Вот этого не стоит делать. Все, о чем я вам рассказал, должно остаться в тайне. Если это станет известно, то мормон так изменит свои планы, что все достигнутые мною успехи обратятся в ничто. Теперь он полагает, что я уехал, и чувствует себя уверенно. Вы можете сделать только одно, а именно, наблюдать за всем, что здесь происходит, даже за самым малым. Обо всем, что, на ваш взгляд, может иметь отношение к нашему делу, сообщайте мне.
— Но когда и где? Вы же хотите оставаться невидимым!
— Приходите по вечерам к ручью и прогуливайтесь здесь; если мне надо будет переговорить с вами, я приду сюда.
— А если вы придете после полуночи? Мы спим вон в тех домах для прислуги; это что-то вроде общежития; туда вы не сможете попасть, не отдавив кому-нибудь ноги, а значит, кого-то разбудите. Таким образом, мне лучше всего спать на открытом воздухе; конечно, я еще не знаю места своего ночлега, но постараюсь, чтобы вы смогли легко меня найти.
— Отлично! Когда придет время, вы будете должны все рассказать своим, но не раньше. А пока — молчите, вам нужно быть очень осторожным.
— Так будьте и вы осторожными и больше не крадите лошадей! Иначе это может кое-кого навести на мысль, что вы все еще находитесь в здешних местах. Вообще-то, я всякое воровство, в том числе и конокрадство, считаю в высшей степени аморальным поступком.
При этом он тихо рассмеялся. Я ответил столь же шутливо:
— Тогда, как мне ни больно, но я вынужден вам сказать, что вы еще более аморальны, чем я. Вы ведь тоже крадете.
— Я никогда этим не занимался.
— Хочу вам сообщить, что сегодня вечером вы украдете кусок мяса.
— A-а, понял! Для кого?
— Для меня и мальчишки-индейца. Вы же видите, что мне нельзя заняться охотой, потому что стрельба тут же выдаст мое местопребывание, но есть-то я должен. Это, впрочем, не только в моих, но и в ваших интересах. Сегодня здесь была большая бойня; на вертелах вялится мясо. Если вы…
— «…понятливый парень, то украдете кое-что для меня», — прервал он мои слова. — Вы это хотели сказать, не так ли?
— Разумеется. Я должен следить за индейцами и постоянно находиться возле них. Стало быть, провизия мне очень нужна. Можете ли вы незаметно унести столько мяса, сколько хватит на несколько дней двум умеренным в еде людям?
Он встал и медленно удалился походкой прогуливающегося человека, направляясь в самое темное место двора, где висело мясо. Хотя я наблюдал за ним, но не мог рассмотреть, что он делает; вернувшись, он положил на берег ручья передо мной несколько крупных кусков прекрасного мяса, а потом, ни слова не говоря, снова ушел и скрылся за ближайшим углом. Однако вскоре он опять появился; на этот раз он принес с собой несколько плиток шоколада.
Говорить нам было особенно не о чем, а поэтому я простился с ним и выбрался за ограду. Теперь мне приходилось нести около двадцати фунтов съестного; этого бы хватило нам на четыре дня; значит, мы могли
