Я достиг своей цели; теперь я узнал, что меня не только пощадят, но даже, так сказать, станут откармливать. Это должно было меня утешить, если бы вопрос о еде сильно меня беспокоил. Но отданный вождем приказ был выполнен немедленно. Как раз в это время в котлах сварилась еда, приготовленная из перемолотой фасоли, и старый замызганный индеец стал кормить меня, точно маленького ребенка, поскольку сам я не мог пустить в ход руки. Он подсел со своей миской ко мне, запустил в разваренное месиво свои ручищи и приготовился заталкивать это варево мне в рот. Я замотал головой, защищаясь от такого угощения. Увидев это, вождь сказал:
— Этот пес считает себя слишком благородным, чтобы отведать пищу краснокожих воинов. Развяжи ему руки и дай кусок мяса; это ему больше понравится. Я пообещал, что он не будет голодать. Тем громче сможет он потом выть и орать.
Старик пошел в складскую палатку и принес оттуда большой кусок телятины, который я, после того как мне развязали руки, съел с гораздо большим аппетитом, чем ранее предложенное мне варево из фасоли. После того, как я поел, мне снова связали руки.
Когда индейцы поели, из лесу вышел Уэллер-младший. Он привел с собою отца. Тот, поприветствовав вождя, подошел ко мне, подмигнул со злобной фамильярностью и сказал:
— Добрый вечер, сэр! Как ваше драгоценное здоровье, мастер Шеттерхэнд?
Я отвернулся и ничего не ответил.
— А, вы, кажется, очень гордый парень! Я для вас слишком прост, и вы не снизойдете до того, чтобы ответить на мое вежливое приветствие. Ну, вы станете обходительнее! Я познакомлю вас со своим сыном, замечательным пареньком. Он — знаменитый актер. Когда он выдавал себя за стюарда, вы, пожалуй, и не подозревали, что у него на уме. Не так ли?
Я и на этот раз не ответил, а он продолжал:
— Я был несказанно обрадован, когда по моем прибытии сюда он рассказал мне, какую добычу захватили мои краснокожие друзья. Вы вмешались в чужие дела, которые вас совершенно не касались, а теперь не можете помочь самому себе. Так всегда происходит, когда без особой на то надобности становятся адвокатами посторонних людей. Вы проиграете процесс, и на вас лягут все расходы, которые вы оплатите своей жизнью. Будьте здоровы!
Он отвернулся от меня и направился к вождю, сидевшему в отдалении, чтобы никто из соплеменников не смог подслушать намеченный разговор. Сын Уэллера последовал за отцом, и вскоре вся троица о чем-то вполголоса повела важную, судя по выражению их лиц, беседу. Окончив ее, они поднялись со своих мест; Большой Рот созвал своих воинов, чтобы рассказать им о результатах проведенного совещания, а оба Уэллера нарочно встали поблизости от меня, так что мне пришлось слышать обо всем, что они говорили. Старший первым обратился к младшему:
— Значит, я теперь возвращаюсь, а ты остаешься у индейцев, выступающих следом за мной. Отсюда до асиенды Арройо недалеко, вы успеете совершить нападение как раз перед рассветом.
— А как же ты откроешь ворота? — сказал сын, причем так, что я сразу понял: говорят они только для того, чтобы я слышал.
— А что такое? Я поехал на охоту, заблудился, поздно вернулся и разбудил мажордома, чтобы он открыл мне.
— Он живет в главном здании и не услышит стук в ворота.
— Значит, услышат немецкие переселенцы, и кто-нибудь из них откроет мне. Скорее всего вы найдете ворота открытыми.
— А если нет, то как попасть внутрь?
— По ручью, который протекает под обеими стенами. Ты, разумеется, не должен появляться, потому что иначе сразу узнают, что ты сговорился с краснокожими. Ты появишься только тогда, когда они покинут асиенду.
Оба перекинулись еще несколькими незначащими фразами, потом отец повернулся ко мне и сказал:
— Вы удивлены, вероятно, почему мы позволили вам все это слышать, сэр? Во-первых, потому, что вы действовали против нас и теперь должны убедиться, что все ваши происки были напрасными; мы добьемся своего.
— А во-вторых, — продолжил сын, — чтобы уверить вас в том, что вам не стоит питать никаких надежд на спасение — вы погибли.
— Да, это так, — подтвердил отец. — Если бы у вас был хоть малейший шанс выпутаться из этого положения, то мы поостереглись бы сделать вас свидетелем нашего разговора. Готовьтесь-ка к смерти, и притом к самой ужасной, которая только может быть! Конец Олд Шеттерхэнду. Вас перенесут к пастбищам юма, а там привяжут к столбу и поджарят или сделают еще что-либо похуже. Но прежде ваш друг Мелтон нанесет свой визит, чтобы высказать свою благодарность за вашу любовь к нему. Его визит станет настоящим праздником, потому что во время него вам слегка поломают руки, что вы недавно устроили Мелтону. Так будьте же здоровы! Вы нас больше не увидите, поскольку скоро отправитесь к юма, и мы вас, к сожалению, тоже.
Так-то! Теперь я знал все, что они собирались мне сказать. Я бы охотно узнал еще больше и добился бы этой цели, если бы не вознамерился не только отвечать им, но и не задавать никаких вопросов. Стало быть, они посчитали необходимым немедленно провести нападение на асиенду, запланированное первоначально на более поздний срок. Можно представить себе мое положение! Я знал о том, что должно произойти, но не мог предупредить своих соотечественников! Геркулес ждал моего сообщения, а я не мог ничего ему передать. Если бы это было возможно, то я, хотя и находился среди врагов, попытался бы разорвать путы, меня связывающие, и пробиться с помощью кулаков; но мои ремни невозможно было разорвать, они уже врезались в мышцы, хотя я и не пытался еще напрячься. Однако я решился: не щадить свою жизнь, если только по пути представится хоть какая-то возможность убежать от юма.
Разумеется, эту надежду у меня сразу же отняли. Когда Уэллер-старший ушел, индейцы свернули лагерь и двинулись по долине в направлении асиенды. Меня привязали к лошади, да так крепко, что было бы просто чудом, если бы мне удалось освободить хотя бы один-единственный палец. К тому же я принужден был ехать между двух краснокожих, к лошадям которых моя кобылка была привязана справа и слева. Всего несколько минут жила во мне надежда погнать свою лошадь так, чтобы она вынесла меня, хотя и связанного, из индейского отряда, но теперь я вынужден был оставить и эту мысль как невыполнимую.
Все же я надеялся попытаться спастись у асиенды, но для этого нужно было, чтобы наш караван оказался достаточно близко возле нее, чтобы мой крик мог предупредить обитателей поместья. И я решился кричать, хотя это могло стоить мне жизни. Но вождь словно отгадал мои мысли, хотя, может быть, он прибег к обычной мере предосторожности, но в тот момент, когда до асиенды оставалось еще четверть часа конной езды, пять человек вместе со мной должны были остановиться, тогда как остальные продолжали свое движение к поместью. Мы еще не добрались до леса, и нас окружало чистое поле. Окажись мы в лесу, то можно было бы попытаться скрыться, хотя и привязанным к лошади; но в данных условиях о бегстве не могло быть и речи. Тем не менее пятеро моих сторожей несли свою вахту весьма искусно: они вбили в землю колышки и крест-накрест привязали меня к ним. Вьючные лошади остались при нас; их освободили от ноши, чтобы они смогли попастись.
Никто не обмолвился ни словом. Как я больше ни напрягал мозг, чтобы придумать еще какой-нибудь путь к спасению — придумать ничего не мог. Время шло, постепенно становилось светлее, уже занимался день. И тут я услышал отдаленные звуки. Хотя раздавались они далеко от меня, я узнал их; это был атакующий клич индейцев. Даже если бы теперь я смог бежать, то было бы уже поздно: я не смог бы спасти ни одного человека.
Чувства, охватившие меня, невозможно описать. Я пришел в такую ярость, что должен был собрать все свое самообладание, чтобы казаться спокойным. Мои сторожа пересмеивались с дьявольскими ухмылками. Я готов был удавить их, несмотря на то что чувство ненависти к кому-либо мне не свойственно. Я прислушивался почти в таком же напряжении, как и мои сторожа. Рев повторился. В нем можно было уже различить нотки не яростные, а победные. Краснокожие не встретили сопротивления; налет имел успех.
Мы прождали час, потом другой, но никакого посланца к нам не отправляли. Видимо, никто не хотел
