— Пусть все останется, как раньше — с той только разницей, что я тоже возьму ружье и смогу вести огонь по этим десятерым.
— Аллах керим! Он сохранит нас от такого несчастья. Ведь ты же можешь перестрелять нас всех!
— Теперь ты поверишь, что я не испугаюсь ни обеидов, ни абу-хаммед, ни джовари, если у меня будет этот конь?
— Эмир… я верю в это. — В нем явно боролись два противоречивых решения; потом шейх добавил:
— Ты, Хаджи Кара бен Немей, друг моего друга Малика, и я доверяю тебе. Возьми коня и скачи в сторону восхода. Если ты ничего не разведаешь, конь останется моим. Если ты привезешь ценные сведения о противнике, конь твой. Тогда я расскажу тебе про его тайну.
Каждая арабская лошадь, если она только хоть чуть-чуть получше средней, имеет свою тайну. Это означает, что она приучена к определенному знаку, по которому развивает свою максимальную скорость, не уменьшая ее до тех пор, пока не рухнет или пока ее не остановит всадник. Владелец лошади не выдаст тайный знак даже своему другу, отцу или брату, даже своему сыну или своей жене. Раскрывает он этот знак только тогда, когда окажется в самом преддверии смерти.
— Только тогда? — ответил вопросом я. — Разве не может так случиться, что только эта тайна и сможет спасти коня и меня?
— Ты прав, но ты еще не стал хозяином этого коня.
— Я стану им! — крикнул я с надеждой. — А если я им не стану, то тайна будет погребена так глубоко в моей душе, что о ней никто не узнает.
— Пойдем!
Он отвел меня в сторону и тихо прошептал:
— Когда конь должен лететь, как сокол в небе, положи ему руку между ушей и громко крикни «Ри!».
— «Ри» означает «ветер».
— Да, Ри — это кличка коня, потому что он быстрее ветра.
— Благодарю тебя, шейх. Я выполню твое задание так же хорошо, как будто я стал сыном хаддединов или как будто поехал ты сам. Когда я должен отправляться?
— Завтра на рассвете, если ты сможешь.
— Какие финики мне взять для вороного?
— Он ест только балахат. Надо ли тебе говорить, как ухаживать за столь ценным конем?
— Нет.
— Проведи сегодняшнюю ночь вместе с конем и прошепчи ему прямо в ноздри сотую суру, в которой речь идет о быстро мчащемся коне. Тогда он будет тебя любить и повиноваться тебе до последнего вздоха. Ты знаешь ее?
— Да.
— Прочти-ка ее сейчас!
Он в самом деле тревожился за своего коня и за меня.
Я повиновался шейху и на одном дыхании прочитал нужные строфы.
— Да, ты знаешь эту суру. Я тысячу раз читал ее по ночам коню. Делай то же самое, и он заметит, что ты стал его господином. А теперь вернемся в палатку.
Англичанин был до сих пор только зрителем. Теперь он подошел ко мне.
— Почему в вас стреляли?
— Я хотел им показать кое-что, чего они еще не знали.
— А-а, прекрасно… Роскошная лошадь!
— Знаете, сэр, кому принадлежит этот конь?
— Шейху!
— Нет.
— Кому же еще?
— Мне.
— Сэр, мое имя Дэвид Линдсей, и я не позволю кормить себя небылицами. Запомните это!
— Завтра утром я вас покину.
— Почему?
— Я отправляюсь в разведку! О предстоящих военных действиях вы уже знаете. Я должен попытаться определить, когда и где соберутся вражеские племена, а за это я получу в подарок, если разведка удастся, вот этого самого вороного.
— Дитя удачи! Я буду скакать рядом, прислушиваться, вынюхивать!
— Это не пройдет.
— Почему же?
— Пользы вы мне не принесете, только лишь навредите. Ваша одежда…
— Ба! Так накиньте на меня бурнус.
— Вы не понимаете ни слова по-арабски.
— Верно!.. Как долго вы будете отсутствовать?
Я еще не знаю. Несколько дней. Я должен переправиться через Малый Заб, а он достаточно далеко отсюда.
— Скверный путь! Среди худшего из всех арабов народа?
— Я буду остерегаться.
— Если мне пойдут навстречу, я останусь здесь.
— Что вы задумали?
— Изучать не только бедуинов.
— Что же еще?
— Живописные руины. Я должен копать, найти Fowling bull, послать в Лондон, в музей!
— Положитесь на них и делайте свое!
— Well! Готово, начинаем!
Мы расселись по своим прежним местам в палатке и провели остаток дня, как это любят делать арабы, в увлекательных беседах. Вечером хозяин пригласил музыкантов, причем было только два инструмента: ребаб, разновидность цитры, у которого всего одна струна, и табл, маленький барабан, производивший, однако, по сравнению с тихими однообразными тонами ребаба ужаснейший шум. Весь вечер арабы пели. Потом прочитали ночную молитву, и мы пошли отдыхать.
Англичанин спал в палатке шейха, я же пошел к коню, улегшемуся на земле, и занял место между его передними и задними ногами. Читал ли я ему сотую суру Корана действительно в самые ноздри? Разумеется! При этом вовсе не суеверие руководило мною. Ведь конь привык к такому обращению: при помощи такой процедуры мы скорее станем доверять друг другу, а так как при чтении я дышал ему в самые ноздри, конь выучился, как принято выражаться, узнавать чутьем своего нового повелителя. Я лежал в окружении ног коня, словно ребенок в лапах верного, понятливого ньюфаундленда.
Когда занялся день, палатка шейха открылась, и наружу вышел англичанин.
— Спали, сэр? — спросил он.
— Да.
— А я — нет.
— Почему?
— Было очень оживленно в палатке.
— Много спящих?
— Нет.
— Тогда что же?
— Fleas, lices and gnats [109]!
Кто разбирается в английском, знает, что он имел в виду. Я был вынужден улыбнуться.
— К таким вещам вы скоро привыкнете, сэр Линдсей.
— Никогда. А еще я не мог спать, потому что думал о вас.
— В связи с чем?
— Вы могли бы уехать, не поговорив со мной.
