Он открыл рот, и я заглянул туда.
— Ты разрешишь мне потрогать зуб?
— Если это не будет больно!
Я почти рассмеялся в лицо грозному паше. Это был клык, и он едва держался в опухшей десне. Мне достаточно было шевельнуть пальцем, чтобы закончить прерванную операцию.
— Сколько ударов должен получить хаким?
— Шестьдесят.
— Не хочешь ли простить ему оставшиеся, если я вырву зуб, не причинив тебе боли?
— Ты этого не сможешь!
— Смогу!
— Хорошо! Но если мне станет больно, то не доставшиеся хакиму удары получишь ты.
Он хлопнул в ладоши — вошел офицер.
— Отпустите хакима! Этот чужестранец просил за него.
Весьма удивленный, офицер вышел.
Тогда я сунул два пальца в рот паше, сначала нажал немного — притворства ради — на соседний зуб, потом взялся за больной клык и вынул его. Пациент свел брови, однако, кажется, не заметил, что зуб уже у меня. Он быстро схватил мою руку и оттолкнул ее от себя.
— Если ты хаким, то не пробуй так долго! Инструмент лежит здесь!
Он указал на пол. Я незаметно зажал зуб между пальцами, наклонился и увидел… старую, ставшую уже негодной козью ножку. Рядом лежали щипцы — но какие! Ими можно бы таскать из огня стальные пластины. Решено: небольшой обман не повредит делу. Я манипулировал козьей ножкой в далеко не маленьком рту паши.
— Посмотрим, будет ли тебе больно! Бир, ики, ич [133] Вот он, непослушный, причинивший тебе столько боли!
Я подал ему зуб. Он удивленно посмотрел на меня.
— Машалла! Я ничего не чувствовал!
— Вот что может хороший врач, о паша!
Он полез в рот, затем внимательно разглядел зуб и только тогда убедился, что избавился от него.
— Ты — великий хаким! Как тебя называть?
— Бени-араб зовут меня Кара бен Немей.
— Ты каждый зуб вынимаешь так хорошо?
— Хм! Смотря по обстоятельствам!
Он снова хлопнул в ладоши. И опять показался давешний офицер.
— Спроси-ка по всему дому, не болят ли у кого зубы. Адъютант исчез, а я почувствовал себя так, как будто у меня у самого заболел зуб, хотя выражение лица у паши стало очень милостивым.
— Почему ты сразу же не пошел с моими посланцами? — спросил он.
— Потому что они меня оскорбили.
— То есть?
Я вкратце рассказал о происшедшем. Он внимательно выслушал меня, а потом угрожающе поднял руку.
— Ты вел себя неправильно. Я приказал, и ты должен был немедленно явиться. Благодари Аллаха, что он обучил тебя удалять зубы без боли.
— А что ты мне сделал бы?
— Ты был бы наказан. Как — об этом я еще не успел подумать.
— Наказан? Нет, ты бы этого не сделал!
— Машалла! Это почему же? Кто смог бы мне помешать?
— Сам государь.
— Государь? — спросил он удивленно.
— И никто другой. Я не совершил ничего противозаконного и, пожалуй, мог требовать, чтобы твои офицеры были вежливы со мной. Или ты полагаешь, что на этот пергамент не стоит обращать внимания? Вот, возьми и прочитай!
Он раскрыл грамоту и, кинув на нее беглый взгляд, благоговейно приложил ко лбу, рту и сердцу.
— Паспорт, выписанный государем — благослови его Аллах!
Он прочитал документ, сложил и вернул мне.
— Ты находишься в тени падишаха! Как тебе удалось проникнуть к нему?
— Ты — губернатор Мосула! Как ты добрался до этого поста, о паша?
— Ты действительно очень смел! Я стал губернатором здешнего округа, потому что меня осветило солнце падишаха.
— А я нахожусь в тени падишаха, потому что на меня снизошла милость государя. Падишах дал мне разрешение посетить все его страны, а потом я напишу статьи и целые книги о том, как меня принимали его подданные.
Это подействовало. Паша указал мне место рядом с собой, на драгоценном смирненском ковре.
— Садись!
Потом он приказал негритенку, сидевшему перед ним на корточках, принести мне трубку и подать нам кофе. Принесли и мои сандалии, которые я немедленно обул. Потом мы, покуривая и попивая кофе, уселись рядышком, как давние, добрые знакомые. Кажется, его расположение ко мне росло, и он, чтобы доказать мне это, послал за теми двумя арнаутскими офицерами, что приходили за мной. Лицо его стало таким благостным, словно паша готов был наобещать им величайшее блаженство в мире:
— Вы должны были привести этого бея ко мне?
— Ты так приказал, о господин! — ответил один из них.
— Вы его не поприветствовали! Вы не сняли своей обуви! Вы его даже назвали неверным.
— Мы делали это, потому что ты сам его так называл!
— Молчи, ты, собака! Отвечай, действительно лия его так называл?
— Господин, ты…
— Отвечай! Называл я его неверным?
— Нет, о паша!
— Однако ты это утверждал! Спускайтесь во двор! Каждый из вас должен получить по пятьдесят ударов по пяткам. Доложите об этом старшему!
Видимо, это было самым лучшим доказательством дружбы. Пятьдесят ударов? Это уж слишком. Десять или пятнадцать я бы допустил. Но теперь я вынужден был позаботиться об арнаутах.
— Ты судишь справедливо, о паша, — сказал я. — Твоя мудрость велика, но доброта еще больше. Милость — право всех императоров, королей и властелинов. Ты князь Мосула, и ты позволишь воссиять своей милости! Сжалься над этими людьми!
— Простить негодяев, оскорбивших тебя? Это ведь то же самое, что проявить неуважение ко мне.
— Господин, ты стоишь так высоко над нами, как звезда над землей. Шакал воет на звезды, но те его не слышат и продолжают светить. Твою доброту будут восхвалять в странах Запада, когда я расскажу, что ты выполнил мою просьбу.
— Эти собаки не стоят того, чтобы мы прощали их, однако, чтобы ты понял, как я тебя люблю, я могу освободить их от наказания. Убирайтесь и не смейте сегодня показываться нам на глаза!
Когда они покинули комнату, он осведомился:
— А в какой стране ты был в последний раз?
— В Египте. А потом я через пустыни пришел к тебе.
Я сказал так, потому что не мог выдать ему, что побывал у хаддединов.
— Через пустыни? Наверняка через Синайскую и Сирийскую! Это плохой путь; но слава Аллаху, что ты его прошел!
— Почему?
— Потому что ты мог попасть к арабам-шаммар и они убили бы тебя.
Если бы он знал, о чем я умолчал!
— Эти шаммары такие плохие, ваше высочество? — спросил я.
