пробивались цветы. Незадолго до отъезда Сендрин посмотрела на ртутный термометр за окном кухни т он показывал 24° тепла. В здешних местах это была самая благоприятная температура для путешествия.
Карета и эскорт едва проехали несколько километров в направлении Виндхука, как за ними раздался крик. Она сразу же узнала голос кричавшего.
Кучер остановил лошадей, и Сендрин удивленно раздвинула занавески.
Адриан улыбался ей. Он сидел на самой быстрой лошади, которую только можно было найти в конюшнях Каскаденов, — темно-коричневом мерине с умными глазами. Сендрин хотела было выйти, но Адриан покачал головой, ловко спрыгнул с седла и направился к карете. Сендрин слышала, как снаружи перешептываются и смеются саны, но в настоящий момент ей это было безразлично. Она храбро боролась с тем, чтобы не покраснеть, хотя ей было ясно, что она делает только хуже.
Адриан сел на скамью напротив нее, наклонился вперед и схватил ее руку. Он ничего не говорил, словно неожиданно потерял голос, только слегка сжимал ее пальцы и смотрел ей в глаза.
— Я боюсь, — пробормотал он наконец, — что я несколько неловок.
— В чем? — с трудом выдавила она из себя, улыбаясь. Ее голос звучал приглушенно.
— Я… в этом, — проговорил он тихо и поцеловал ее в губы.
Это был такой нерешительный поцелуй, что Сендрин разрывалась между желанием ответить на него и стремлением подчиниться своей робости; кроме того, Адриан был сыном ее хозяев, а в течение долгих лет ей внушали, что никогда не должно произойти то, что сейчас происходило.
Она на короткое мгновенье освободилась, улыбнулась и прошептала, затаив дыхание:
— Ну какой же ты неловкий?
Адриан вынужден был засмеяться.
— Ты сейчас смотришь на меня, как на одну из моих сестер, когда они рисуют тебе картинку.
— Ты так считаешь? — спросила она, запустив пальцы в его волосы. Она притянула его к себе и прижалась губами к его губам.
Снаружи лошади эскорта нетерпеливо били копытами по песку. Ветер пел, скользя по горам, и заставлял дрожать цветущее море травы. Удары сердца Сендрин так громко пульсировали у нее в ушах, что заглушали все остальные звуки. Она спрашивала себя, мог ли Адриан, несмотря на свою глухоту, чувствовать собственный пульс. Когда она, не отрываясь от его губ, открыла глаза, то прочла в его взгляде такое облегчение и вместе с тем такую озабоченность, что у нее совершенно закружилась голова.
— Ты чего-то боишься? — тихо спросила она. Несколько сантиметров отделяли ее губы от его губ, и только через пару секунд она сообразила, что он не мог их видеть и поэтому не мог понять ее слова. Она хотела отклониться назад и повторить вопрос, но Адриан мягко удержал ее голову.
— Я боюсь, — подтвердил он, к ее удивлению. — За тебя.
Недоверчивая улыбка мелькнула на ее лице.
— Ты можешь читать не только по губам, но и мысли?
—
Он сказал это не потому, что был романтически настроен, скорее он подразумевал именно то, что сказал. Он мог чувствовать, что происходило в ее душе, и он ожидал того же от нее. В последний раз, когда они говорили об этом, он упрекнул ее в том, что она читает его мысли. Тогда это было ему неприятно. Теперь все было иначе. Она видела по нему, что ему очень хотелось, чтобы она узнала, о чем он думает.
Для нее это оказалось совсем не так сложно, как она предполагала. Вероятно, потому, что его чувства и без того были очевидны. А может, потому, что та странная связь, которая существовала между ними с самого начала, сейчас стала сильнее, чем когда-либо прежде.
Она почувствовала расположение, которое он к ней испытывал, но она знала, что на самом деле это было чем-то много большим. Расположение — это не точное, не наполненное смыслом слово. А любовь? Как он мог любить ее, если он никогда не имел возможности узнать ее ближе?
Ей стало ясно, что на самом деле он знал о ней много больше, чем она до сих пор предполагала, что он знал все ее помыслы. И она поняла, почему тем вечером, два месяца тому назад, он испугался ее. Тогда он упрекнул ее в том, что она видит его чувства, а теперь он сам узнал, что чувствует она. Он знал, как она относится к нему, знал до того, как вскочил на лошадь и последовал за нею. Неважно, как это называть — расположением или любовью, — это не имело никакого значения.
— Буду ли я знать, о чем ты думаешь и что ты делаешь, даже когда нас разделят восемьсот километров пустыни? — спросила она тихо.
Он прижал к себе ее голову, и она склонилась на его плечо.
— Возможно, — сказал он. — Давай подождем.
— Почему именно мы? — спросила она, затем подняла голову, чтобы Адриан мог видеть ее губы. — Почему именно мы обладаем этим… даром?
У него не было на это ответа, как и тогда, когда она заглянула в его мысли. Он, очевидно, очень давно перестал спрашивать себя о причинах их необыкновенных способностей.
Но сейчас, когда она делала это абсолютно осознанно, она обнаружила в нем кое-что еще. Это было нечто нечеткое, непонятное, словно он пытался скрыть от нее часть своих мыслей, заслонял их от ее проникновения. Давал ли поцелуй право попытаться выведать все его тайны? Устыдившись, она прекратила свои исследования.
— Я охотно отправился бы с тобой, — сказал он.
Ее молчание затягивалось. Если бы она тотчас поддержала его намерение, то он, возможно, пошел бы на это. А так он сам поспешил отказаться от этой мысли, даже когда она промолвила:
— Ты можешь так поступить, если действительно хочешь этого.
Адриан покачал головой.
— Это было бы неправильно.
— Твоя мама не одобрила бы этого.
— Это не из-за матери. Это из-за нас.
Он не пояснил свою мысль, но, по-видимому, он полагал, что лучше было бы дать им возможность проверить свои чувства в течение предстоящих двух месяцев. Если оба будут чувствовать то же самое, что и теперь… что тогда? Она не знала этого и боялась, что у него тоже нет на это ответа. Выжидание. Да, это было просто:
— Тебе и твоему брату определенно есть о чем поговорить, — заметил он. — А когда ты вернешься, мы все обсудим друг с другом. Если ты все еще будешь этого хотеть.
Была ли у него какая-то информация об Элиасе? Обнаружил ли он у нее в мыслях всю правду? Но нет, он не смог бы сделать этого. В его поведении она тоже не находила никаких подтверждений. Она ощутила, что ее чувство стало еще сильнее.
Она молча кивнула, затем они снова поцеловались, на этот раз более страстно.
Покидая карету, Адриан держал ее руку в своей руке до тех пор, пока не должен был закрывать дверцу кареты снаружи.
Еще немного помедлив, он отдал кучеру и охранникам сигнал трогаться.
Сендрин неотрывно смотрела назад, но скоро они повернули, и за массивом Ауасберге скрылось все, что оставалось позади. Произошедшее казалось ей почти таким же невозможным и нереальным, как и то, что могло ожидать ее впереди.
Во время поездки она вспомнила о том, о чем однажды прочла: если бы солнце имело диаметр в один километр, то земля была бы величиной со зрелый апельсин.
И на самом деле, мир вокруг нее имел определенное сходство с апельсином. Цвет охры, желтый и оранжевый цвета доминировали в пространстве пустыни и света; даже лица ее троих сопровождающих, казалось, стали оранжевыми. Все дело было в солнце, но прежде всего в каменистой пустыне, которая безжизненно простиралась во всех направлениях. Казалось, что она окрашивала в свои цвета и людей, пересекавших ее.
Время от времени они встречали ослиные упряжки. Погонщики беседовали с санами на кои, одном из многочисленных туземных наречий. Иногда один из охранников рассказывал ей, о чем они узнавали от них: в большинстве случаев они получали подтверждение тому, что в этой местности уже давно не возникали
