— У меня… просто немного закружилась голова. Я думаю, что нам уже пора домой.
— Не раньше, чем я улажу некоторые дела в лагере, — возразил Элиас несколько резко. — Для этого я сюда и приехал, ты забыла?
Сендрин испугалась, что окончательно злоупотребила его терпением.
— Я распоряжусь установить для вас тахту, — предложил Пинтер. — Здесь, в палатке, если вам угодно, или снаружи, в тени. Отдохните немного. — Он глубоко вздохнул. — Я всегда это говорил, и сегодня повторяю еще раз: Африка — неподходящая страна для женщин. — Несколько тише он добавил: — Собственно говоря, это вообще неподходящая страна для таких людей, как мы.
На землю уже давно опустилась темнота, когда они на своих верблюдах подъезжали к деревне. Стало очень холодно, изо рта при дыхании шел белый пар. Дом Элиаса возвышался словно черный колосс под потрясающим звездным небом. Звезды горели во мраке, как глаза хищных животных, а снизу доносился неторопливый рокот прибоя.
Верблюд Сендрин стал на одно колено и позволил своей всаднице спуститься на землю. Она молча выскользнула из седла, не заботясь о том, куда Элиас отведет животных, в полном изнеможении поднялась по ступенькам веранды и открыла дверь. Несколько минут спустя она уже опустилась на свою кровать, неспособная размышлять о пережитом и о той информации, которой снабдил ее Пинтер. Когда Элиас вошел в дом, она уже давно погрузилась в крепкий сон.
Гораздо позже, ночью, Сендрин услышала, как кто-то зовет ее по имени. Женский голос, далекий, искаженный расстоянием.
Она встала и поежилась. Она не надела с вечера ночную рубашку, и ее обнаженная кожа переливалась в свете звезд.
В последнее время по ночам в пустыне было морозно — поздновато для этого времени года. Июль на Юго-Западе был одним из самых холодных месяцев, и ночью кочевники в Намибе тесно прижимались друг к другу, чтобы не замерзнуть. Еще в Каоковельде Сендрин привыкла к холоду зимних ночей, которые следовали сразу же за жарким днем. Но здесь, этой ночью, она замерзла сильнее, чем когда-либо прежде.
Она уже слышала этот голос раньше, хотя он не принадлежал никому из тех, кого она знала. В ее первом сне о пустыне, когда она смотрела на руины Еноха, женщина так же звала ее.
Но это был лишь сон. А теперь?
Сендрин подошла к окну и открыла его. Снаружи, естественно, было темно, холод волной устремился внутрь.
Что-то было не так. Чего-то не хватало. Море замерло. Не было видно никакого движения. Не было слышно шума прибоя, только слабый шелест ветра доносился до слуха Сендрин.
Она поняла, что море — это не море, а океан дюн, простирающийся в свете звезд серыми волнами до самого горизонта.
Утес также исчез. Дом — если это вообще был дом, а не одна лишь эта комната, перенесшаяся вместе с ней в иные сферы, — одиноко стоял на гребне дюны.
Снаружи, под окном, послышался шорох. Приподнялась какая-то фигура, ее контур был четко очерчен на фоне звезд и пустыни. Сендрин отпрянула назад и отступила еще на шаг, когда узнала стоявшего за окном. Хотя на самом деле она его не боялась, ей почему-то было страшно видеть здесь именно его. Она снова начала догадываться, что их что-то связывает, но она предпочла бы ничего не знать об этом.
Кваббо улыбнулся и протянул к ней руку.
— Выйди, — попросил он своим мягким голосом. — Никто не причинит тебе зла. Иди сюда.
— Зачем ты здесь? — спросила она и удивилась, как далеко слышен ее голос и как гулко он звучит, словно она говорила не здесь, а в другом месте, далеко отсюда.
— Выйди, — повторил Кваббо. — Пойдем со мной.
Сендрин направилась было к двери комнаты, но маленький сан внезапно покачал головой.
— Нет, сюда, через окно.
Она секунду помедлила, затем снова подошла к окну и положила обе руки на раму. Внезапно она ощутила нечто вроде удивления: если она хотела, то могла сама принимать решения. Это было совсем не так, как в ее более ранних видениях, где ею почти всегда управляли внешние обстоятельства. Теперь она была достаточно сильной, чтобы оказывать сопротивление. Она совершенно определенно почувствовала, что могла бы просто вернуться назад, в постель, и продолжать спать. То, что она делала, она делала по своему желанию, по собственной воле.
Означало ли это, что она уже чему-то научилась? Обрела ли она больший контроль над своими снами? И не только над снами, но и над другими проявлениями ее… как назвал это Адриан? Даром? Скоро ли она будет в состоянии самостоятельно решать, перейти ли ей на другой уровень, в мир шаманов?
И была ли она, собственно говоря, еще в своем уме, если пыталась размышлять о подобных вещах? И размышляла над этим совершенно
Но уже сам факт, что она могла думать об этом так свободно и непринужденно, был ей внове и неожиданным. С нею что-то происходило — какие-то изменения, которые проявлялись не только уверенностью в себе и новым поведением. У нее внутри тоже что-то происходило, в той части ее самой, которая всегда была скрыта от других. Если сейчас она покинула эту комнату, вышла через окно наружу, в пустыню, сделала ли она тем самым следующий шаг к лучшему пониманию того, что в ней происходило? Она надеялась, что это так.
Но потом, когда она уже поставила колено на подоконник, ей пришла в голову еще одна мысль: что, если все было только сном? Не только это помещение и пустыня там, за окном, но и все остальное? Элиас, дом на утесах, ее беседа с профессором — все это могло быть лишь частью масштабного видения, которое кто-то или что-то внушили ей, которое, возможно, она сама и разыгрывала перед собой?
Заканчивалась ли действительность на самом деле тогда и там, где предполагала Сендрин, то есть вчера вечером, когда она заснула в этой комнате? Или она перешла за границу реальности гораздо раньше, еще перед отъездом из Виндхука, или — кто знает? — уже давным-давно, задолго до этого? Может, она потеряла рассудок, не заметив этого?
— Если ты будешь делать то, что я говорю, твой рассудок не пострадает, — проговорил Кваббо, отойдя от окна на несколько шагов.
Сендрин уставилась на него.
— Ты снова читаешь мои мысли.
— Тебя это удивляет? Если постараешься, ты тоже сможешь читать мои.
То же самое говорил и Адриан.
— И не только мои мысли, — продолжал сан, — но и мысли всех людей и вещей в этом и любом другом мире.
— Мысли вещей? — переспросила она с раздражением.
Кваббо ничего не ответил, только кивнул и отвернулся. Он медленно спустился по склону дюны и стал удаляться. Сендрин вынуждена была поторопиться, если не хотела потерять его из виду.
Она еще раз оттолкнулась и вылезла через окно наружу. Она могла ощущать ветер на своей голой коже, нежное прикосновение песчинок, поднятых ее босыми ногами. Холод ночного воздуха в первый момент был всего лишь неприятным, затем стал сковывающим, а потом в теле возникла боль. Мороз кусал ее тысячами маленьких челюстей. В течение нескольких секунд, казалось, кровь ушла в глубь ее тела, словно сама по себе обратилась в бегство. Скоро ее кожа стала такой же бледной, как у трупа. В неясном свете звезд она посмотрела на себя и нашла, что выглядит как привидение.
— Кваббо! — позвала она с вершины дюны, но маленький мужчина исчез в темноте.
— Я здесь, — его голос звучал из теней, стекавших во впадину, похожую на черное озеро из смолы. — Иди же! Идем со мной!
Она скрестила руки у себя на груди и почувствовала, что ее соски от холода стали твердыми, как замерзшие капельки крови. Не оглядываясь, Сендрин отправилась в путь, следуя по следам Кваббо. Земля
