до дна.
Нужно что-то сказать, загладить промах. Но она не могла произнести ни слова. И тут Джон заговорил, но совсем о другом.
– Эта японская дама, Миссис Как-бишь-ее, – начал он. – Когда она соберется уезжать, я хочу, чтобы ты попросила ее взять тебя с собой.
– Что? – Джина ожидала чего угодно, но только не этого.
– Я хочу, чтобы ты вернулась вместе с ней в Сидней, чтобы ты уехала отсюда. – Джон вздохнул.
Он хочет избавиться от нее?
– Почему?
– Тебе незачем здесь оставаться, вот и все.
Явная отставка, причем высказанная самым обыденным тоном – что может быть горше? Но нет, ей этого мало, ей нужно приумножить свои страдания.
– Должна быть какая-то причина, я хочу ее знать, – настаивала Джина. – Скажи мне.
Джон возвышался над ней, загораживал собой луну.
– Говорить нечего. Уезжай. У нее уже был готов ответ.
– Нет.
Из темноты послышался приглушенный расстоянием крик ужаса, затем – долгий предсмертный стон: какой-то ночной хищник напал на ничего не подозревающую жертву. Джон никак не отреагировал на эти звуки.
– Послушай, – он ухватился за перила веранды, – тут много всего произошло. Вчера… вчера ночью, в буше мне…
Он не мог сказать: «Мне приснился сон». Так говорят только школьницы, изнывающие от любви к какой-нибудь поп-звезде.
– У меня было… странное ощущение… ощущение отстраненности, можно так сказать. У источника. Где… где умер отец. – Джон смущенно покачал головой. – Какой-то дурацкий сон.
– О твоем отце?
– Да. О той ночи, когда он… и о змеях, о трех королевских коричневых…
Трех змеях?
Откуда он знает, сколько их было? Им сказали, что Филипп умер от укуса змеи, вот и все, даже результатов вскрытия еще нет. Так с чего он взял, что змей было несколько?
– Что еще тебе приснилось? – спросила Джина как можно более небрежно.
Однако Джон почувствовал ее настороженность.
– Так, ничего особенного. Нечто неопределенное… как всегда во сне… какие-то люди, но я никого не узнал. Говорю тебе, дурацкий сон.
Он натянуто улыбнулся.
– Ладно, мне пора. Утром скажу Чарльзу, чтобы придержал для тебя место в вертолете.
– Можешь не утруждать себя, – разозлилась Джина. – Послушай, что я тебе скажу! – Она поднялась на ступеньку, еще на одну. Теперь их лица оказались на одном уровне. – Я не ребенок, и ты за меня не отвечаешь, так что нечего мне приказывать. К тому же я не идиотка. Неужели ты думаешь, что я испугаюсь какого-то непонятного сна? Наверно, ты слишком много выпил, как сегодня, – вот он тебе и приснился!
Ей хотелось сделать Джону больно, но она тут же пожалела о своих словах. Даже при малом освещении было видно, как он покраснел. Он посмотрел ей в лицо – впервые с начала разговора – и выпалил:
– Я не был пьян, если ты это имеешь в виду. Да, мне приснилось еще кто-что… люди… что-то нехорошее, я даже не знаю, что именно. Что-то настолько нехорошее, что я не могу об этом говорить, потому что получится, что я обвиняю кого-то в страшных вещах.
Что-то нехорошее, страшные вещи – о чем он? Детский лепет какой-то. Но вслух Джина этого не произнесла.
– И до тех пор, пока я не выясню, что все это значит, правда это или нет, я хочу, чтобы тебя здесь не было. Чтобы ты не подвергалась опасности.
– Почему я? Как это связано со мной? Теперь Джон чуть ли не упрашивал девушку.
– Если хоть что-то окажется правдой, то опасность будет угрожать всем, кто здесь находится.
«Мне и тем, кто мне дорог», – хотелось ему сказать. Но нет, он не имеет права. Джон предпринял еще одну, последнюю попытку.
– Ради меня. Прошу тебя, уезжай вместе с ними, хорошо?
Увидеть сильного мужчину в униженной, смиренной мольбе – что может сильнее воспламенить женское сердце? Джина не упустила свой шанс.
– Я уеду, – тихо произнесла она, – если ты уедешь со мной!
– О Боже, – простонал Джон.
«Если бы я мог», – услышала она его беззвучную молитву.
Она стояла перед ним совершенно неподвижно. Каждая клеточка ее тела стремилась приворожить его,