И тем не менее, все то время, что она исполняла роль хозяйки, потчевала гостей и весело улыбалась, она пыталась заставить себя произнести: «Послушай, Филипп, если вся компания поддерживает ферму, то нельзя ли избавиться от чего-то другого, чтобы Кёнигсхаус остался для… для…»
«Для Джона, – хотела она сказать. – Для моего сына. Твоего сына. Твоего наследника. Единственного оставшегося у тебя наследника, ты помнишь об этом? Или теперь, после исчезновения Алекса, тебе наплевать? Неужели Джон навсегда останется для тебя на втором месте?»
Конечно же, она ничего не сказала. Остальные тоже молчали. Чарльз был вне себя от ярости – так бывало всегда, стоило лишь Филиппу начать свои игры, Бен перепугался не на шутку, Джина тоже чувствовала, насколько накалена атмосфера за столом, а Джон просто лишился дара речи от ее присутствия.
Один Филипп, казалось, наслаждался вовсю. Как всегда, он съел и выпил вдвое больше остальных. И вот наконец – она вздрогнула от стыда, заметалась в душной темноте спальни – он решил, что пора перейти к последнему в этот вечер развлечению и разве что не заявил об этом вслух. Отставив бокал со сладким десертным вином, все еще с пригоршней орешков в руке, он впился в нее жарким взглядом, как будто за столом больше никого не было. Затем вскочил.
– Эн!
В наступившей тишине он подошел к ней, схватил за руку, вытащил из-за стола.
– Пошли! – Команда прозвучала так, чтобы ни у кого из присутствующих не осталось сомнений, куда он ведет жену и зачем.
В спальне – новые приказы:
– Нет, не так! Вот так! Еще! Сильнее! Быстрее! Он всегда главенствовал в сексе, всегда был грубым и нетерпеливым, всегда стремился немедленно овладеть, войти в плоть. Филипп считал, что сокрушительного натиска его мужской силы более чем достаточно, что если он получил удовольствие, то она и подавно. Помнится, ее очень забавляли статьи в журналах для женщин, в которых читательниц на полном серьезе убеждали рассказывать своим мужчинам о своих сексуальных пристрастиях, обучить их ласкам, любовным играм – «покажите им, что вам нравится». Для Филиппа любовной игрой была уже сама мысль заняться сексом. А у женщины, по его понятиям, должно быть только одно желание – ублажить своего мужчину.
И она смирилась. Поначалу эта грубая спешка даже возбуждала ее: его рука под платьем, когда она ждала лишь поцелуя, юбка, задранная до пупа, едва лишь они оставались одни. Она до сих пор помнила их первое объятие, в самый первый день знакомства. Она работала тогда на соседней ферме. Филипп подъехал к ней, чтобы спросить, где хозяин. Позже он нашел ее в амбаре, она проверяла запасы кормов. «Зашел попрощаться, – небрежно бросил он. – Почему-то мне кажется, что мы еще увидимся».
Как только Филипп появился в дверях, Элен поняла, что он ее поцелует. Она затрепетала, подалась ему навстречу, хотя все еще не могла решить, хочет того или нет. Но закрыв глаза и подставив ему губы, она ощутила не легкий поцелуй узнавания, а руку на груди, ее пронзило током, когда его грубые пальцы стали мять ее соски. Он вел себя, как давний любовник, истосковавшийся по ее телу после месячной разлуки.
Первым же прикосновением он подчинил ее себе: она не могла ему отказать. Их секс всегда подчинялся его ритму, его желаниям, его прихотям. Заняться любовью для него было так же естественно, как перекусить, да и требования к сексу были такими же, как к еде: горячо, быстро и часто. Он любил разные приправы и гарниры, ему было интересно, каковы они на вкус.
Возвращаясь из Сиднея или из долгих поездок за границу, он обычно бросал на стол сверток и объявлял: «Это на сегодня, Эни. Тогда, много лет назад, ей льстило, что из Франции он привозил полный комплект нижнего белья, включая изысканный корсет с резинками и черную нижнюю юбку с оборками, хоть сейчас в «Мулен Руж». Поездка в Германию ознаменовалась парой сапожек, как у Марлен Дитрих в «Голубом ангеле», из Лондона, наоборот, он привез белое школьное гимнастическое трико. «Маркс энд Спенсер», – смеялся он, показывая острые белые зубы. – Я сказал, что это для моей маленькой девочки!» Его вкусы совсем не отвечали представлению о том, каким должен быть добрый католик.
Однако в последнее время желания Филиппа становились все более необузданными, а ее надежда испытать наслаждение – все более иллюзорной. Когда-то она любила его так сильно, что ей было безразлично, кончит ли она сама или нет, ей доставляло удовольствие ощущать на груди тяжесть лежащего в изнеможении, такого беззащитного в эти минуты мужчины. А теперь, когда муж покупал ей кружевные панталоны, следовало ожидать, что он заставит ее нагнуться, сорвет с нее обнову и нанесет несколько яростных ударов по ягодицам. Он давно уже не целовал ее, предпочитая грубо овладевать ею сзади, как животное, его огромные руки безжалостно впивались в нежную плоть Элен, удерживая ее тело в нужном положении, пока сам он не насытится.
Если она кричала, протестовала, это возбуждало его еще больше. Теперь Филипп нарочно делал ей больно, ему хотелось, чтобы она корчилась, стонала, не в силах прекратить бесконечную пытку. Любое сопротивление с ее стороны вызывало у него желание растоптать ее окончательно. Его садистские наклонности проявлялись с каждым разом все отчетливее; ее унижение стало непременным условием его наслаждения. Она не знала, когда это началось. И уж тем более не могла представить, как и когда кончится.
Сегодня она без звука подчинилась всем его требованиям, надеясь ускорить развязку и приблизить избавление. И, как всегда, какая-то частица ее души умерла.
Наконец он иссяк, в изнеможении растянулся на постели. А для нее ночная пытка только началась. Когда, в какой момент ее перестал возбуждать этот внезапный, яростный натиск, с каких пор ей захотелось чего-то более нежного и, главное, взаимного?
Когда она разлюбила его?
Элен безуспешно пыталась найти прохладное место в жаркой до зуда постели, все еще хранившей запахи безрадостного соития. Когда-то она так гордилась тем, что стала женой Филиппа, что ей было безразлично: пусть хоть весь мир знает, как они занимаются любовью. А сегодня ее будто кипятком ошпарили, когда она увидела, с каким пониманием и симпатией смотрит на нее Чарльз, в то время как Филипп уводил ее из комнаты, словно собаку.
Чарльз…
Он ведь тоже провел свою жизнь в тени Филиппа, по сравнению с практической хваткой старшего брата его сила оставалась неоцененной, и теперь его снедала горечь за все перенесенные обиды и унижения. Однако будь у него хоть малейший шанс, он проявил бы себя настоящим Кёнигом, умным и сильным.
Чарльз…
