Альфан потер руки от удовольствия, точно он сам был если не Константином, то его главным советником, и затем продолжал:
– Константину нужно было укрепить завоеванную власть и как-то объединить расползавшиеся части империи. И для этого он опять-таки решил использовать христианство. Перенеся столицу из Рима в Византию, он основал Константинополь и возложил свои главные надежды на восточную половину империи, где христиане были особенно сильны. Надо было придать этой части блеск и ореол, создать в ней какой-то притягательный для христианства центр. Ведь христиане, так хорошо послужившие ему в прошлом, могли послужить и в будущем! И вот умный император решает «открыть» Иерусалим! В том же, 325 году он отправляет туда свою престарелую мать Елену, снабдив ее надлежащими инструкциями. В результате Елена «находит» там, где нужно, крест, гвозди и прочие атрибуты «страстей господних». Затем Константин строит в Иерусалиме храм – родоначальник того храма, который вы видели вчера. Это и было началом культа Иерусалима…
Альфан сердито переворошил угли в камине и, отложив щипцы, продолжал.
– У Константина была еще одна причина, уже более личного свойства, для того чтобы послать свою мать в Иерусалим. Видите ли, то немногое, что сохранилось о ней в истории, заставляет думать, что «святая равноапостольная Елена» в реальной жизни была… ну, скажем так: легкомысленной женщиной, веселой Магдалиной. Известно, что она была дочерью трактирщика. Известно, что до двадцати восьми лет она не выходила замуж, а в двадцать восемь лет родила сына Константина, будущего императора, от римского военачальника Констанция Хлора, тоже будущего императора. Известно далее, что в 293 году нашей эры Констанций Хлор, усыновленный императором Максимианом, разошелся с Еленой, как с женщиной «низкого происхождения», и женился на падчерице императора. Однако сын Елены, Константин, остался верен матери, и, когда в 306 году, после смерти Констанция Хлора, он был провозглашен императором, ей стали воздаваться большие почести: она была возведена в сан «августы», ее изображение чеканилось на монетах.
– Недурная карьера: от кабацкой девицы до императрицы! – засмеялся Степан.
– Да, это была особа с карьерой… и с изюминкой, – усмехнулся Альфан. – Однако «низкое происхождение» и прошлая жизнь грузом давили на ее имя, а в известной мере и на имя Константина. Надо было стереть память об этом. Но как? Есть французская пословица: «Когда черт состарится, он идет в монахи». Вот то же самое случилось и с Еленой. На склоне лет, при поддержке сына, а вероятно, и по его подсказке, Елена приняла христианство и ушла в монастырь. Первый покров забвения был наброшен на прошлое веселой Магдалины. А когда в 325 году Константину понадобилось проделать свой иерусалимский маневр, он отправил свою мать в Палестину. Там она успешно выполнила задание сына и получила за это соответствующую награду: после смерти была причислена к лику святых. По тем временам это… это…
Альфан несколько раз щелкнул пальцами, не находя подходящего слова, и, наконец, расхохотавшись, сказал:
– Это было равносильно… ну, хотя бы возведению в сан герцогини, если перевести на понятия девятнадцатого века. Тем самым на прошлое Елены был наброшен еще один покров забвения. Церковный покров…
Петров рассмеялся:
– Небесная герцогиня!
– Вот именно! – весело подхватил Альфан. Потом он сразу как-то посерьезнел и уже совсем другим тоном заключил:
– Так начался культ Иерусалима. И вот уже свыше шестнадцати веков ядовитый туман лжи окутывает древний город. Эта ложь оказалась очень выгодной мирским и духовным владыкам.
Шестнадцатого ноября утром Люсиль проснулась в слезах.
Быстро перебежав через комнату, она шмыгнула под одеяло к Тане, с которой спала в одном номере.
– Что с тобой, Люсиль? Почему ты плачешь?
– Я видела сон…
– Какой сон? – спросила Таня.
– Я видела во сне папу и маму, – продолжала всхлипывать Люсиль. – Мама тянулась ко мне, звала… А я… я хотела к ней побежать и не м-могла. Н-ноги не двигались…
Таня нежно прижала к себе девочку и сказала:
– Но ты же знаешь, Люсиль, из-за чего мы задержались в Иерусалиме?
– Он злой, злой, этот полковник Стирлинг! – вдруг вскипела Люсиль. – Я расскажу о нем папе.
Понемногу Люсиль успокоилась и стала одеваться. За утренним завтраком лицо ее просветлело, и она воскликнула:
– Танья! Танья! Что я придумала!
– Ну, что же ты придумала, детка?
Девочка приняла строгий, почти торжественный вид и, глядя на Таню и Степана, сказала:
– Я пошлю папе и маме телеграмму? Можно?
– Конечно, можно, – улыбнулась Таня. – А что же ты напишешь в ней?
Люсиль живо вскочила с места, подбежала к стоявшему у окна бювару и стала что-то писать, слегка высунув кончик языка. Через несколько минут она протянула Тане листок, на котором стояло:
«Дорогие папа и мама! Я сижу в Иерусалиме. Спасайте свою дочку. Целую. Люсиль».
– Глупенькая девочка! Разве можно посылать такую телеграмму? Ты только перепугаешь родителей – ведь они не поймут, в чем дело. И потом, ты даже своего иерусалимского адреса не указала.
Люсиль была смущена и нерешительно спросила:
