родственник генерал Арсеньев.
Анастасия вошла в клетушку трех старцев весной 1941 года, когда соловьи пели немилосердно. Услышав, что она рассказывает князю Кеше, Фока и Кузьма молча переглянулись, собрали свои вещишки и ушли в соловьиный мрак весенней ночи. А через несколько дней совершилось невероятное: князь Кеша обвенчался со своей гостьей, доказав тем самым, что давние толки о тайном постриге необоснованны. Невеста была моложе жениха почти на пятьдесят лет. Венчал их отец Амвросий, которого чуть ли не на следующий день арестовали. Через три месяца молодая княжна Арсеньева была уже беременна, но князь не дожил до рождения своего первенца: он умер в октябре сорок первого года, когда казалось, что немцы вот-вот войдут в Москву. Перед смертью князь оригинальным способом позаботился и о своей будущей вдове, и о своем пока еще не родившемся наследнике. Князь взял слово с Ростислава Нестоялова, что он женится на Анастасии, когда она овдовеет, и Ростислав, разумеется, слово сдержал. Ростислав происходил из тех Нестояловых, которым Кузьма Первачев посвятил специальное исследование. В 1921 году поручик Нестоялов был мобилизован в Красную армию, и комиссар подверг лояльность дворянского отпрыска своеобразному испытанию. Нестоялову было поручено расстреливать своих, то есть белых офицеров. Ростислав никогда и никому не рассказывал, что он думал и чувствовал, выполняя боевые задачи, но впредь ему только такие задания и поручали. В сороковом году Ростислав Нестоялов расстреливал польских офицеров в Катынском лесу Князь Кеша не мог не знать, в чем состоит служба Ростислава, но относился к его деятельности с необъяснимым пониманием, как будто разделял с ним некую тайну. После смерти генерала Арсеньева Ростислав добился, чтобы его вдове и сыну Николаю назначили пенсию несколько выше обычной, а через год сам женился на Анастасии. Еще через год Анастасия родила сына, тоже Колю, хотя назвали его не Николаем, а Аскольдом. Коля Арсеньев и Коля Нестоялов росли вместе, но пошли в жизни по разным стезям. Коля Арсеньев был исключен с четвертого курса философского факультета за участие в православном богослужении и после этого работал шофером такси, как работал бы в Париже. Коля Нестоялов пошел по стопам отца, оказался в Афганистане, где ему взрывом оторвало правую руку. Майор Аскольд Нестоялов попал в плен к моджахедам, где принял ислам и вернулся в Россию убежденным мусульманином по имени Аскер-Али-Муса.
Из армии он как будто бы демобилизовался. В театр «Реторта» он пришел, как всегда, в сером отутюженном костюме с подколотым рукавом и в зеленом тюрбане. Я заметил, как небрежно кивнул Ярлов князю Коле и как сердечно пожимал он руку Аскеру-Али. Дело в том, что Аскер Нестоялов возглавил РоИС. Название это расшифровывалось как Российский исламский союз, хотя многие понимали его как Российский исламский социализм, против чего Аскер-Али не возражал. Говорили, что у РоИСа с ПРАКСом сложные отношения. Ярлов будто бы публично сетовал на князя Владимира, обратившего Русь в православие, тогда как с геополитической точки зрения ислам куда лучше выражал бы интересы великой евразийской империи. Но ПРАКС все-таки выдавал себя за православный союз, и Ярлов предпочитал не слишком афишировать свое сотрудничество с РоИСом, хотя оно все более отчетливо сказывалось на деятельности ПРАКСа.
Но мне, признаться, было не до них. Ярлов иронически указал мне своей незакуренной трубкой на двух дам, задушевно обнимающихся и целующихся в дверях. Я не поверил своим глазам. Это были Кира и Клавдия. А я так боялся, не вцепились бы они друг дружке в волосы при встрече. Но они целовались, как лучшие подруги, и мне даже почудилось, что на глазах у обеих слезы. Ярлов столь же иронически указал мне трубкой в другую сторону, где я увидел мадам Литли и Софью Смарагдовну. Я вздрогнул. Вот кого напоминала мне мадам Литли. Она и Софья Смарагдовна выглядели как сестры-близнецы, как двойники. Ярлов снисходительно помахал мне трубкой, как бы напоминая, что спектакль давно уже идет.
В театре «Реторта», как теперь водится, не было занавеса. Декораций тоже не было. На сцене стоял просто дощатый стол и три почему-то венских стула. Главное действующее лицо сидело за столом в кожане, подчеркнуто напоминающем черный кожан Ярлова. Черная бородка клинышком и пенсне позволяли или даже заставляли узнать главное действующее лицо спектакля. Конечно, это был легендарный революционный вождь, большевистский идеолог Михаил Львович Верин. Его настоящая фамилия была Варлих, и он таким образом как бы просто перевел ее на русский язык. Брат Михаила Гавриил перевел свою фамилию несколько иначе, назвавшись Правдин. В первые месяцы после октябрьского переворота эти братья фигурировали в карикатурах как сиамские близнецы, именовавшиеся «Братья Верин-Правдин», но газеты, где появлялись подобные карикатуры, были скоро закрыты большевистской цензурой. Ирония заключалась в том, что Гавриил Правдин отнюдь не был коммунистом, хотя и пришел к религиозной философии через марксизм, подобно многим своим интеллигентным современникам. В целом ряде трудов Гавриил Правдин исследовал проблематику православия, но говорили, что он так и не был крещен. Главный труд Гавриила Правдина назывался «Диалектика Ветхого и Нового Завета» (в двух томах). В монументальном исследовании Гавриил Правдин доказывал, что диалектика основывается не столько на эллинской традиции, сколько на ветхозаветном откровении и находил интенсивнейшее влияние Талмуда не только у Спинозы, но и у Гегеля. Гавриил Правдин полагал, что в марксизме талмудическая линия окончательно берет верх, что и побуждает интеллигентных марксистов возвращаться к религиозной традиции, но истинной диалектикой, согласно Гавриилу Правдину, оставалась каббала, которой он и уделял пристальнейшее внимание, обнаруживая ее следы не только у Джордано Бруно и Якова Бёме, но и у самого Гегеля, что приводило в особую ярость Михаила Верина, выпустившего в свет не менее монументальный труд «Диалектика классовой борьбы». К тому же манера писать у обоих братьев была сходная, если не одинаковая: стиль, напоминающий то Герцена, то Писарева, исступленная аналитическая трезвость, избегающая афоризмов и четких формулировок, чтобы противнику не за что было уцепиться, пафос непререкаемости, маскирующейся скепсисом. Неудивительно, что Михаил Верин видел в Гаврииле Правдине метафизическую пародию на свою бескомпромиссную революционность и выдворил его из России вместе с другими религиозными философами. Списки лиц, подлежащих выдворению, составлялись Михаилом Вериным, вероятно, за тем столом, где он сидел теперь в театре «Реторта». Перед этим столом и предстал – тогда или теперь? – Платон Демьянович Чудотворцев.
Хотите – верьте, хотите – нет, у меня определенно появилось ощущение, что к столу Михаила Верина подошел сам Чудотворцев своими шаркающими и в то же время широкими шагами. Конечно, он был гораздо моложе того Платона Демьяновича, которого знал я, но это был он, вне сомнения, слегка сутулящийся оттого, что слишком высок ростом с редкими светлыми волосами, которые никогда не поседеют, как бы седые заранее, с глазами водянисто голубыми, в которых вспыхивают колючие иголочки или шпилечки, то ледяные, то обжигающие, и вечная ироническая полуулыбка никогда не смеющегося скептика, он же фанатик в своем роде.
Между Михаилом Вериным и Платоном Демьяновичем Чудотворцевым произошел разговор, образующий пьесу в театре «Реторта». Полагаю, что в основе пьесы лежат подлинные протоколы этого разговора- допроса, наверняка сохранившиеся и доступные Ярлову. Я не умею стенографировать, но на память пока не жалуюсь. Передаю фрагменты этого разговора, как они мне запомнились.
В е р и н (показывая на стул). Садитесь, Платон Демьянович.
Ч у д о т в о р ц е в. Благодарю.
В е р и н. Извините. (На некоторое время он углубляется в изучение бумаг, лежащих перед ним, пока Чудотворцев не прерывает молчание.)
Ч у д о т в о р ц е в. Могу я узнать, чему обязан?
В е р и н. Дело в том, что нам с вами пора объясниться.
Ч у д о т в о р ц е в. И для этого меня доставляют к вам ночью под конвоем?
В е р и н. Ну, какой там конвой… Просто охрана, которой вы, несомненно, заслуживаете. Вы же в некотором роде культурная ценность.
Ч у д о т в о р ц е в. Весьма польщен. Значит, «не
В е р и н. Извините, это из кого? (Надо сказать, что Михаил Верин, любивший щегольнуть философской эрудицией, иногда проявлял озадачивающую неосведомленность, когда речь заходила о поэзии, особенно о русской.)
Ч у д о т в о р ц е в. Из Тютчева, Михаил Львович, из Тютчева.
В е р и н. А из какого стихотворения, можно узнать?
Ч у д о т в о р ц е в.
