И я, в свою очередь, свидетельствую: даже при достижении ужасом или любым другим неконтролируемым чувством настолько внушительных размеров, что они должны были бы исключить возможность их дальнейшего роста, мы вполне способны испытывать то, что я определила бы следующим образом: высочайший уровень непонимания, неприятия несправедливости, приводящий к невозможности испытать само чувство несправедливости. Он бил меня всю дорогу, и путь от улицы Лас-Каз к церкви Нотр- Дам-де-Шам я проделала на четвереньках, падая в сточные канавы и осыпаемая затрещинами по затылку и плечам — так когда-то лупили заключенных, сопровождаемых в карцер. Так закончилась вполне невинная вечеринка, в течение которой не случилось ничего в особенности развратного, если не считать одного несколько бурного эпизода, когда я была увлечена на диван одним видным джентльменом, пожелавшим воспользоваться отсутствием в одной из комнат освещения и наполнившем мне ухо потоками слюны. Приятель, колотивший меня по дороге домой, имел, однако, возможность сопровождать меня на куда более разнузданные празднества. Ночью я проделала весь путь в обратном направлении в тщетной надежде отыскать утерянное во время побоев украшение, и все мое внимание было сконцентрировано исключительно на этой конкретной, вещественной потере. В другой раз неосторожно поведанные детали моих похождений привели, возможно, не к такой бурной, но не менее неистовой реакции: задремав, повернувшись на живот, я пробудилась от того, что мне в правое плечо было всажено бритвенное лезвие (которое было предварительно тщательно продезинфицировано в пламени газовой горелки). Я до сих пор ношу этот шрам, напоминающий маленький, глупо раззявленный рот, и мне кажется, что это хорошая иллюстрация к испытанным мной тогда чувствам.
Сама я ревновала эпизодически. Несмотря на то что я охотно пользовалась тропинками моих сексуальных маршрутов для удовлетворения интеллектуального и профессионального любопытства, супружеская, сентиментальная сторона жизни моих знакомых была мне в высшей степени безразлична. И даже более того — к моему безразличию примешивалась толика презрения. Настоящие приступы ревности приключались со мной лишь дважды, и, несмотря на то что они удивительным образом имели под собой совершенно различные основания, в обоих случаях объектами моих чувств были мужчины, с которыми я жила. Всякий раз, когда Клод оказывался под властью чар женщины, которую я считала красивее себя, мои страдания были ужасны. Для тех, кому в целом нравится моя внешность, я вовсе не дурна собой, хотя и не могу похвастаться особенной, бросающейся в глаза красотой черт. Я была в ярости от невозможности расширить свои — в принципе бесконечные — сексуальные горизонты идеально приспособленным для этого телом. Мне бы так хотелось, чтобы искуснейшая соска и самая крутая трахальщица, не пропускающая ни одной мало-мальски значимой оргии, была бы росточком побольше, глядела бы на мир не такими близко посаженными к слишком длинному носу глазами и т. д. Я могу с величайшей степенью точности описать физические данные, особенно привлекавшие Клода: треугольное лицо и шевелюра Изольды-секретарши; изящная грудная клетка подчеркивает округлость плечей и коническую форму грудей; светлые глаза брюнетки (я тоже брюнетка); кукольные щечки и глянцевые височки… Само собой разумеется, подобные чувства входили в полное противоречие с постулируемым принципом сексуальной свободы, что делало невозможным всякое более или менее членораздельное выражение острой душевной боли, в результате чего я устраивала припадки истерических рыданий такой силы, что мое извивающееся тело охотно запечатлел бы сам Поль Рише.[12] В случае с Жаком моя ревность принимала форму ужасающего чувства вытеснения. От картин, которые рисовало мое воображение — другая женщина в мое отсутствие и в хорошо знакомой нам с Жаком обстановке усаживается на его член и заполняет своей задницей принадлежащую мне перспективу или даже начинает расползаться во все стороны и, растекаясь, занимать собой все наше с Жаком пространство — сиденье машины, рисунок спинки дивана, край раковины, куда обычно упираются животом, когда моют какую-нибудь плошку, — или убирает свои волосы в мой мотошлем, — мне становилось настолько больно, что я была вынуждена давать этой нестерпимой боли самые радикальные выходы в мире фантазий. Я представляла себе, как, застав их вместе, бегу по бульвару Дрюо к набережной Сены, до которой рукой подать, и бросаюсь в волны. Или я не топилась, а просто шагала куда глаза глядят до полного изнеможения, после чего оказывалась в больнице — немая юродивая. Другой, менее патетический, выход из положения состоял в интенсивной мастурбационной деятельности. Так как я уже упоминала о различных сценариях, лежащих в основе такого рода занятий, возможно, читателю будет небезынтересно узнать о происшедших с ними в определенный момент трансформациях. Бесконечные забавы на пустырях и стройплощадках с флегматично трахающими меня посыльными и рабочими уступили место ограниченному набору сюжетов, в которых мне больше не было места и где центральным персонажем был Жак в компании одной из своих подруг. Эти сцены были частично выдуманы, частично реконструированы из разрозненных кусочков полученной криминальным путем — шпионаж дневников и вскрытие корреспонденции Жака — информации, так как от самого Жака на эту тему было невозможно вытянуть практически ничего. Вот Жак в тесноте салона маленького «Остина» деликатно прижимает ее голову себе к животу — так держат стеклянный шар, в котором заключена хрупкая драгоценность, — до тех пор пока, кончив ей в рот, не слышит слегка приглушенный звук осторожного сглатывания.
Или вот: здоровенная белая задница, словно гигантский гриб-мутант, качается над диваном в гостиной, и Жак трахает ее, отвешивая время от времени звонкие оплеухи. Колыхающаяся задница может быть заменена образом девушки, поставившей одну ногу на табурет — положение, которое принимают некоторые женщины для того, чтобы поместить во влагалище гигиенический тампон, — и Жака, наяривающего ее по привычной схеме — сзади, стоя на цыпочках и крепко ухватив за бедра. Как правило, мой оргазм наступал в тот момент, когда по сюжету Жак начинал кончать или когда перед моим мысленным взором вставало его лицо, искаженное так хорошо знакомой мне судорогой, предвещающей неминуемое излияние. В конце концов полное исчезновение моих старых фантазий вызвало к жизни защитный рефлекс, однако, для того чтобы вернуть саму себя на сцену моих собственных мастурбационных постановок, мне понадобились недюжинная сила воли и завидное упорство.
Без упоминания о моей единственной — и с треском провалившейся — попытки сыграть роль проститутки эта глава, посвященная коммерции, которая, подобно кокону шелковичного червя, оплетает сферу сексуальных отношений и составляет ее основу, была бы не полной. Я могла сколько угодно завидовать персонажу Катрин Денев в «Дневной красавице» или предаваться сладким грезам о жизни светской проститутки, слушая истории о Мадам Клод, — я прекрасно отдавала себе отчет в том, что была совершенно неспособна заключить мало-мальски прибыльный контракт такого рода. Знакомые рассказывали мне, что Лидия — единственная женщина на моей памяти, которой случалось во время оргий брать на себя мужские роли, — как-то провела несколько суток в одном из борделей Палермо, чтобы на заработанные деньги устроить одному из своих друзей грандиозный праздник. Подобные поступки, которые в моих глазах представлялись чем-то вроде подвигов Геракла, потрясали меня до глубины души. Думаю, что выше отвела достаточно места описанию моей врожденной робости и застенчивой натуры, и читателю ясны причины такой реакции. Для того чтобы заключать сделки в системе координат «купля-продажа», необходимо осуществить вербальный — или, на худой конец, «знаковый» — обмен информацией, то есть установить отношения, свойственные нормальному разговору, которые для меня не слишком бы отличались от первых пасов игры в соблазнение — то, чего я всегда старалась избегать. В обоих случаях необходимо играть свою роль, а для этого учитывать позицию и реплики партнера. Я же, во время первого контакта, не могла сосредоточиться ни на чем, кроме его тела. И только впоследствии, после того как я, некоторым образом, начинала телесно ориентироваться, когда родинки и особенности пигментации становились для меня привычны и знакомы и я обучалась «подгонять» свое собственное тело, я позволяла себе, если так можно выразиться, поднять глаза горе и обратить внимание на личность, что нередко — я писала об этом — являлось началом прекрасной дружбы. А тогда было уже поздно требовать денег.
Денег между тем не хватало. Одна школьная подруга решила оказать мне услугу. Дело было в том, что некто предложил ей встречу с некой дамой, живо интересующейся очень молоденькими девушками. Сама она идти на встречу не решалась, но рассудила, что такое предложение могло бы заинтересовать меня. Ей казалось, что иметь дело с женщиной в таких вопросах «было безопаснее». Мне была назначена встреча в одном из кафе Монпарнаса, где я увидела посредника — опасливого мужчину лет тридцати пяти, похожего на агента из фирмы по торговле недвижимостью. Я предприняла меры предосторожности, и издали за мной наблюдал специально для этой цели приглашенный приятель. Содержания разговора я не
