– Десять лет назад, – начала она, – я готовилась к постановке сегодняшней пьесы «Анархия», но она так и не состоялась. Я участвовала в репетициях вместе с человеком, которого зовут Райен Торнье, актером, который сегодня вечером исполнит главную роль, С грустью я вспоминаю время… – она запнулась, потом продолжила, но уже скованно и менее убедительно. Очевидно, речь была подготовлена Жадэ Ферн, причем создавалось впечатление, что Мела произносила слова только потому, что невежливо было пропускать их. Мелу оштрафовали за попытку отказаться от выступления, и Жадэ сломила ее сопротивление, пригрозив поставить перед микрофоном ее куклу в седом парике и запустить фонограмму.
Вступительные слова Мелы были написаны с целью убедить публику, что увидеть в главной роли Торнье вместо Пелтье – большая удача. Но в речи не было ни намека на то, что играть будет человек из плоти и крови. Отсутствовали также определения типа «кукла» или «манекен». Публике предоставили предполагать все что угодно, ничем, однако, не поддерживая ее предположений. Речь была короткой. После нескольких сплетен из истории самой первой премьеры, что была восемьдесят лет назад, Мела закончила:
– А теперь, дорогие друзья, мы представляем вам «Анархию» Прушева.
Она с улыбкой поклонилась, грациозно упорхнула за занавес и там разрыдалась. Торжественная музыка известила о начале первого акта. За кулисами она заметила Торнье и сдержала рыдания, закусив губу. Занавес начал подниматься. Она подбежала к нему на несколько шагов, остановилась и посмотрела на него.
– Ты ничего не хочешь мне сказать? – прошептала она.
– Я… – ледяная улыбка вдруг сошла с его лица. Это была его первая маленькая победа над Мелой, терзаемой кошмарами Мелой, купившей себе безопасность ценой чего-то более важного и все еще, как сейчас, доплачивающей за нее в рассрочку. Мелой, которую он когда-то любил. Его маленький триумф был – теперь он это видел – не того сорта, чтобы его можно было смаковать. Она хотела продолжить, но он остановил ее.
– Мне жаль, Мела, – хрипло сказал он.
– При чем здесь ты?..
Тут она ошибалась. Она, конечно, не знала, что он сделал; не знала, что он подменил пленки, чтобы стоять на сцене рядом с кукольным подобием Мелы, которая перестала для него существовать десять лет назад. И сейчас она была вынуждена терпеть его насмешку над карикатурой прошлого.
– Мне жаль, – прошептал он еще раз.
Она тряхнула головой, вырвалась и скрылась в дверях. Предыдущая встреча с ней расстроила его, и он едва не отступился от своего плана. Возможно, горечь помешала ему увидеть истину: ее резкость не имела ничего общего с заносчивостью и снобизмом; это была смесь отчаяния и страха. В здании, которое и без того было наполнено воспоминаниями, перед нею внезапно возник старый призрак в грязном комбинезоне. Призрак, чье лицо она, вероятно, старалась забыть. Возможно, он был символом ее вины перед собой. Он знал, что производит на других актеров именно такое действие. Счастливчики актеры, получавшие большие гонорары от Смитфилда, имели обыкновение поспешно отворачиваться, едва завидев его с ведром и щеткой. Когда такое случалось, он испытывал удовольствие, воображая, что они думают: «Торнье не продался, Торнье не пошел на компромисс». И как же они его за это ненавидели! Но чтобы и Мела ненавидела его… Этого он не хотел. Кто-то толкнул его в бок.
– Твоя очередь, Торни, твой выход!
Он очнулся. Фириа держал его за руку и подталкивал вперед. Он собрался с духом, сбросил оцепенение как пальто и уже Андреевым вышел на сцену.
Первую сцену он полностью смазал. Он понял это задолго до конца по лицам зрителей. Он пропустил две реплики и несколько раз воспользовался суфлерскими подсказками Рика. Он играл словно в путах и хорошо это чувствовал.
– Ты в норме, Торни, все в порядке, – сказала Жадэ, не решаясь во время представления говорить ему что-то другое. На репетиции актера можно ругать как угодно, у него достаточно времени впереди, чтобы успокоиться. Но те же самые слова во время представления выбьют его из колеи, и он провалит спектакль.
– Ты только не нервничай. Все идет прекрасно! – Но за ее бодрящей улыбкой он заметил беспокойство.
Он прислонился к стене, уставился в пол и обругал себя: «Ты, ни к черту не годный жалкий актеришка, помешанная на театре поломойка, ты…»
– Внимание, Торни, твоя реплика!
И он снова был на сцене, снова, запинаясь, произносил свои фразы, избегая смотреть в сторону зала и безуспешно пытаясь подавить нарастающее предчувствие провала.
Мела ждала его после второго выхода. Со сцены он вышел бледный и дрожащий, воротник был пропитан потом. Он прислонился к стене, закурил сигарету и угрюмо посмотрел на нее. Она молчала. Затем взяла его руку в свои ладони, сжала ее и склонила голову к его плечу. Словно оцепенев, он смотрел на нее. Она больше не чувствовала себя задетой – она увидела, как он там выставлял себя на посмешище. Напротив, теперь она жалела его. Он стоял оглушенный, испытывая отвращение к самому себе. Это было невыносимо.
– Мела, я лучше это тебе скажу: Жадэ меня не…
– Ничего не говори сейчас, Торни. Просто делай то, что в твоих силах. – Она взглянула на него. – Ты ведь постараешься?
Это его удивило. Ей-то какое дело?
– Разве для тебя не лучше, если я провалю роль? Она энергично помотала головой, затем опустила глаза.
– Может быть, какая-то часть меня охотно бы посмотрела на это, Торни. Та моя часть, что жаждет мести. Я должна верить в этот автоматизированный театр. И я верю в него. Но я не хочу, чтобы ты провалился. Ты не знаешь, что для меня значит видеть тебя там, среди этих… этих… – Она подняла голову. – Это как злая насмешка, Торни. Твое место не там. Но пока ты на сцене, тебе нельзя сдаваться. Постарайся, ладно?
