подарила мне одно из своих самых красивых платьев, летнее, без рукавов. Она развесила его на стуле, чтобы я, открыв глаза, сразу заметила и почувствовала себя лучше. Помню, я положила ей голову на колени, и Олла ласково гладила мой лоб. Я спала, спала, спала, и, как сейчас кажется, проснулась тремя годами позже. Мне исполнилось двадцать, и я жила на Очард-стрит.
Краткий перечень грехов
Годы после мелодраматичного вояжа к родителям напоминают кадры, мелькающие на экране телевизора с плохим приемом сигнала: можно сколько угодно щелкать пультом и переключаться с одного канала на другой, но качественной картинки не добьешься. Я вижу лишь мышеловки, тупики и углы, в которые себя загоняла, а зачем, каким образом и почему — не разглядеть. Я вижу молодого финского актера, лежащего рядом со мной, худого, словно десятилетний мальчишка, и только вздымающийся член свидетельствует, что он взрослый. Вижу его девушку Оксану: мы вместе сидим в ресторане, и финский актер вручает каждой из нас по букету роз. Вижу, как женщина с короткими черными волосами и перекошенным от злобы лицом отвешивает мне пощечину. Вижу себя лежащей на столе: ноги широко разведены, между ними пристроился мужчина с обручальным кольцом на пальце (в одном из предыдущих кадров я потеряла девственность). Потом картинка пропадает вообще, на экране помехи: таблетки, таблетки, таблетки, белые, розовые, голубые… Да, удивляться нечему, я глотала все, что попадет под руку, отсюда и провалы в памяти. Однако стоп, я вижу журнальный столик и пепельницу, буквально ломящуюся от окурков. Вот мужчина, Сергей, сжимает косячок полными чувственными губами, щелкает зажигалкой, глубоко, с наслаждением затягивается, и его большие темные глаза едва не вылезают из орбит. Я вижу его жену, Амелию. Она натуральная блондинка, страшно худая и измученная. Да, я устроилась работать в русскую семью и учу их дочь говорить по-английски. Девочку зовут Аня. Сергей очень темпераментный и эмоциональный. Кожа на его руках золотистая, гладкая, без единого волоска, а со сложением ему не повезло: живот большой, ноги короткие и мускулистые. Он антимонархист, троцкист и виолончелист. Иногда он играет для меня — из-под пальцев льются томные волны музыки. Звуки такие сильные, меланхоличные, гипнотизирующие… Время от времени я у них ночую, чтобы не ехать на метро через весь город, и Сергей читает мне вслух «Преданную революцию».[9] Вот я опускаюсь на колени перед диваном и беру пенис Сергея в рот. Амелия с Аней спят в соседней комнате. Господи, разве можно пасть еще ниже?
Вскоре образы расплываются, и я в них теряюсь: вижу свои запястья, связанные за спиной, но где же остальное? Становится страшно: куда, черт подери, я вляпалась на этот раз? Через секунду на экране вдруг появляется четкое цветное изображение: люди пьют вино из пластиковых стаканчиков и беседуют. А вот и я в грязном пальто и высоких кожаных ботинках со шнуровкой. Волосы несвежие, кожа бледная, под глазами круги. Так, помехи исчезают, картинка проясняется. Нет, подождите, я попала на экран и нахожусь рядом с собой. Не верится, до чего все реально, даже голоса слышны! Похоже, я на художественной выставке с приятелями… Вот молодые люди, которым я подавала «маргариту» в «Эль Корасон»… Среди них еще был парень с перепачканными краской руками, помните? Что они здесь делают? Значит, в бойфрендах у меня теперь апатичный скелет Крэг… Он стоит у своей картины — гиперреалистичного, подсвеченного точкой красного люминофора изображения раковины, до краев заваленной грязными тарелками. Рядом с Крэгом друзья. Скульптор Джед родом из Небраски, в его жилах течет кровь индейцев-сиу. Очень высокий, он широко расставил ноги в грубых ботинках, распахнул на груди шерстяную клетчатую куртку и громко поздравляет Крэга:
— Ну, парень, тебе подфартило! Джиджи Ли — серьезный коллекционер.
Джед смотрит на очень красивую женщину лет сорока, с нереально большим бюстом, тонкой талией и роскошными черными волосами до пояса. Лайкровый комбинезон сидит как влитой, но нежное лицо почему-то дышит усталостью, а уголки чувственного рта бессильно опущены — разве такие красавицы устают? Индеец Джед касается моей поясницы. Может, я напутала и в бойфрендах у меня не Крэг, а Джед?
— В ее семье денег куры не клюют! — заявляет Терри, невысокая любительница коктейлей из «Эль Корасон». Выглядит она как обычно: короткий топ, выставляющий напоказ бледный дряблый живот, массивные туфли на высоком каблуке, по-театральному яркая помада.
Красавица в лайкровом комбинезоне подходит к нашей ободранной стайке и лукаво улыбается Крэгу.
— До чего мне нравится моя новая картина! — с тягучим итальянским акцентом заявляет она.
— Здорово… здорово, что вы ее купили, — запинаясь, лепечет Крэг.
— Меня зовут Джиджи Ли.
— Знаю и очень рад знакомству. — Парень смущенно пожимает ее руку.
— Любишь рисовать океан с натуры?
— В студии я обычно рисую с фотографий.
— У нас дом на пляже. Приезжай, напишешь красивый пейзаж! — Джиджи поворачивается к остальным, словно только заметив: — Все приезжайте, да, в эти же выходные, с ночевкой!
Крэг по очереди представляет каждого из нас, Джиджи кивает, и кончик ее изящного носа сжимается, словно черепаха, спешащая укрыться в панцире.
— Герб! — зовет она.
От плотной толпы гостей отделяется немолодой, уже за пятьдесят, мужчина. Смуглый, кожа грубая, морщинистая, нос с горбинкой, глаза синие, прозрачные, лицо открытое, добродушно-изумленное.
— Хочу пригласить их всех на вечеринку.
— Правильно, чем больше гостей, тем веселее! — язвит Герб.
— Давайте в эти выходные! Сможете? Там ходит автобус, ну, если у вас машины нет…
— У меня есть машина! — гордо заявляет Крэг, и я киваю. Мой парень наткнулся на золотую жилу, получил шикарные комиссионные, да и уик-энд, полный бесплатной еды и выпивки, кажется лучезарной перспективой.
Мы впятером едем в машине Крэга, открытом «бьюике-ривьере» ванильного цвета 1967 года выпуска с малиновым салоном, доставшемся ему от покойной тети Джинни.
Сейчас вспоминается, что мы с Терри, любительницей яркой помады, по очереди спим со скелетом Крэгом, элегантным индейцем Джедом и вспыльчивым коротышкой Кельвином, считающимся художником- абстракционистом. Поймите меня правильно, дело не в свободной любви, а в банальной очередности: мы кочуем от одного парня к другому. Время от времени к нам прибивается третья девушка, но чаще всего обходимся своими силами. Как следствие, один из мальчиков периодически остается без пары, превращаясь сначала в бесполое «оно», а потом в девочку-подружку: липнет к нам с Терри и жалуется на тоску и одиночество. Потом в ходе приватной беседы наступает многозначительная пауза, мы смотрим друг другу в глаза, отправляемся в койку, и все, он снова мужчина, а страдать будет кто-то другой. В третьего лишнего мы играем уже больше года, причем никто никогда не ревнует, и дружба лишь крепнет. Впрочем, ситуация скоро изменится, по крайней мере для меня. Откидываясь на спинку малинового сидения тети Джинни, я даже не подозреваю, что фактически еду из одной жизни в другую.
Дом находился прямо на берегу океана. Маршрут Джиджи расписывала долго и путано, но это мы усвоили. Крэг медленно катил мимо высоких изгородей, скрывающих большие дома, а мы вглядывались во все таблички и указатели. Наконец попалось то, что нужно, — белый почтовый ящик с голубым псевдорукописным «Ли». «Бьюик» свернул на гравийную аллею, и я увидела самый необычный дом на свете — огромный стеклянный куб с одной металлической стеной, а внутри старомодный желтый коттедж с красной входной дверью. Воистину, дом в доме! День клонился к вечеру, на подъездной аллее стояло несколько машин. Выбравшись из «бьюика», мы заметили во внешней, современной части дома белые кожаные диванчики. Крэг постучал в высокую металлическую дверь стеклянной оболочки. Открыл унылый мужчина среднего возраста в белой, наполовину выбившейся из брюк рубашке, провел нас в холл и с каким-то восточноевропейским акцентом спросил, не желает ли кто холодного чаю. Чаю хотели все.