Ну, как вы там живете, мальчики? Поздравь девушек с окончанием гимназии. Пусть не торопятся выходить замуж.
Заканчиваю. Пишу ночью во время дежурства.
Колька распечатал последнее письмо. Почерк косой, с завитушками, буква к букве. В правом верхнем углу первой страницы выведено: «Трапезунд. Турция».
«Доброго здоровья, Николай Тихонович!
Не удивляйся, что я пишу тебе, а не уважаемому мной Тихону Меркурьевичу. Ты поймешь — почему.
Нахожусь я в настоящее время за границей, в приморском городке Османской империи Трапезунде. Служу в оперативном отделе штаба дивизии. Твой папаша был прав, что мне, человеку все же с каким-то образованием, стрелять и колоть штыком не придется. Вышло все по его, даже лучше. Каллиграфия чертежника вывела меня, как князя Мышкина, в люди. Здесь я на положении вольноопределяющегося. Каким-нибудь пехотным зауряд-прапорам и не козыряю.
Трапезунд, где мы временно остановились, небольшой портовый городишко. Весь из камня. Улочки кривые, узенькие. Женщины, точно привидения, скользят по улицам, закутанные с головы до ног в чадру. Из щелочки смотрят на тебя черные глаза. Попробуй догадайся — красавица или старая яга. Только по плавной походке сообразишь, что встретил молодую. Обычно молодым запрещено их повелителем показываться на улице в одиночку. Ну, аллах с ними.
В городишке — солнце, скука и много голодных собак. По вечерам иногда с одним вологодским дружком ходим к морю — посмотреть на рыбачьи лодчонки, на северный горизонт, за ним ведь — Россия. Тянет домой. Осточертело все здесь, и служба, и тяжелая кобура с револьвером, которую таскаю на ремне.
Сходи, Коля, на Кикиморку к моей хозяйке, либо брата пошли. Узнайте: целы ли мои вещи — зимнее и демисезонное пальто, диагоналевая тройка, рубашки, белье. Пусть бережет. Пожелайте ей от меня здоровья. По возвращении я ее отблагодарю.
Кто, интересно, квартирует в моей комнате и спит на моей кровати? Дружит ли с кем из молодых людей Катерина Тихоновна? Я купил для нее турецкий платок — сказка из «Тысячи одной ночи». Передай ей привет и Марине Сергеевне. Ежели возвращусь домой, мы с Тихоном Меркурьевичем еще посидим за столом Лукулла.
Николай засунул письма под подушку. Растянулся на кровати. Закрыл в дреме глаза. В сумерках увидел Митю и с ним незнакомую девушку, наверное, это была Валентина Ивановна. Ее ладони лежали на Митиных плечах. Колька не успел хорошенько разглядеть, как их закрыла черная ряса попа, грозившего своей десницей небу. Перед ним вдруг появились в форме офицеров Федос и Кошменский. Игорь, криво улыбаясь, шикарно, по-адъютантски козырнул и сказал: «Мы, кажется, знакомы». Колька опоздал ответить. Заклубилось облачко, оказавшееся дымом от Санькиной папиросы. За спиной бывшего чертежника качались на розовой волне рыбачьи фелюги. На бортах сидели бурые от загара супостаты и болтали босыми ногами. Городок дремал. Тонкие, как гвозди острием вверх, стояли минареты мечетей. На каждом в лучах заката, пламенного, как феска, блестел кривой нож полумесяца.
Постепенно очертания города, гавани стали расплываться. Все потерялось, смытое неслышной волной крепкого сна.
Горе Тихона Меркурьевича
Дважды прочел Тихон Меркурьевич Санькино турецкое письмо. Нахлынули воспоминания о времени, когда они работали вместе, благодушествовали за рюмочкой воистину по-лукулловски. «Доброй души человек. Как уважительно обо мне написал. А почерк — влюбиться можно. Катеринка — нос в сторону, а он ей — турецкий платок!»
— Николай, письмо Бачельникова я возьму себе, — заявил Тихон Меркурьевич. — Оно тебе ни к чему. Я сам завтра же схожу на Кикиморку. Просьба бывшего сослуживца и ратника лично для меня — священная обязанность. А тебе туда таскаться нечего. Восьмой класс — не шутка. Пора об учебниках подумать.
Колька не возражал.
Письмо Тихон Меркурьевич положил в свой ящик. На другой день непредвиденные дела помешали выполнить Санькино поручение, на следующий — задержался на работе, устал, а на третий день — поленился, решил, что успеется — никуда его вещи не денутся, Минеевна — старуха надежная.
Прошло почти полгода.
Однажды воскресным утром, роясь в ящике, Тихон Меркурьевич среди бумаг обнаружил злосчастное письмо.
— Батюшки! — схватился он за больную с перепоя голову. — Что я наделал! Даже не ответил человеку. Его, голубчика, поди и в живых нет.
Тихон Меркурьевич засунул конверт в карман пиджака и — к вешалке.
За окнами вьюжило. На кухне вздрагивала заслонка. Но погода не пугала всполошившегося Тихона Меркурьевича. Он натянул ушанку на лоб, влез в тулуп, запахнулся.
— Что случилось? Ты куда? — встала на пороге Марина Сергеевна.
— Ай, не спрашивай! Наказал меня бог — окончательно прохудилась память. Помнишь, Бачельников просил в письме сходить на его квартиру — узнать о вещах — целы ли? Так вот я… Одним словом, пойду узнаю.
— Господи, какой ты! Через полгода вспомнил. Доверься такому, — укорила мужа Марина Сергеевна.
— Однако же ты доверилась. Замуж-то не за другого, а за папашу вышла, — заметила Катя.
— Так он молодой лучше был…
А на улице куролесила вьюга, сыпала снежной пылью с крыш, переметала дорогу, связывала ноги.
К двери Минеевны намело по колено снега. Тихон Меркурьевич постучался. Не вдруг отозвался женский голос.
— Откройте-ка. Ганцырев это. Мне бы Минеевну. По делу.
После некоторого молчания заскрежетал и звякнул крюк. В дверной щели показалась незнакомая личность, закутанная в серую вязаную шаль.
— Проходите, пожалуйста. Дверь я запру. Сейчас такое время, нельзя без опаски, — пожаловалась новая жиличка.
В темном коридорчике пахло жареным луком. Не сразу разглядели глаза, куда идти.
— Минеевна, к вам по делу! — крикнула квартирантка и растаяла в темноте.
Тотчас же сбоку скрипнула дверца. В коридоре посветлело.
— Царица небесная, кто пожаловал?! — воскликнула Минеевна. — Это каким же духом принесло тебя, батюшка, в такую непогодь?
— На ковре-самолете прилетел, — ответил шуткой Тихон Меркурьевич.
— Снимай шкуру-то да проходи в горницу. Ишь напустил холоду.
Тихон Меркурьевич вылез из тулупа, сел к столу, положил на скатерку Санькино письмо.
— Я к тебе на минутку, Минеевна, по делу, — разглаживая помятый конверт дрожащими пальцами, сказал Тихон Меркурьевич.
Старуха подсела к гостю:
— Ну, говори, какое дело у тебя ко мне?
— Письмо я от бывшего твоего квартиранта Сани Бачельникова получил. Вот оно.
