зерна в деревне Перелаз у брата Пармена Лукича и в Елесинцах у кулака Никанорова. Новожилов был в сговоре с пивоваром.
Но пивовара задержать не удалось. Он куда-то скрылся с женой и дочерью, оставив в квартире глухую старуху-бабушку и придурковатую прислугу.
Игнат три дня ездил с чекистами в Пасегово и Просницу.
Вернувшись, он высказался так:
— Ничего мужики там, в чека-то, с соображением. А только злобности настоящей в них нету. Мягки больно… Да разве это дело оставлять на земле и еще на службу ставить? Всех извести надо! Всех под корень, чтобы не было на земле этого гадючьего рода! Чтобы этой породой и не смердило на земле!
Крещение огнем
Враг отрезал республику от хлеба, нефти, угля.
К концу лета колчаковские дивизии подошли к восточной границе Вятской губернии.
В Вятке и в уездах зашевелились контрреволюционеры, оскалилось кулачье.
На крупнейшем Ижевском заводе эсерам удалось поднять мятеж. В Уржуме повернул штыки продовольственных отрядов против Советской власти капитан царской армии Степанов.
Степановские бандиты разгромили в Нолинске и Малмыже советские учреждения, расстреляли коммунистов.
Комитет партии большевиков провел митинг в электротеатре «Колизей», на котором выступили представители ЦК партии и рабочих Петрограда.
Присутствовавшие на митинге — рабочие, служащие, учащаяся молодежь — приветствовали призыв: «К оружию!»
Губернская партийная конференция постановила считать всех коммунистов от 18 до 40 лет мобилизованными.
Несколько дней спустя в душном полутемном коридоре духовного училища, где помещался губернский военный комиссариат, Николай прощался с Донькой, Агафангелом и Вечкой.
Агафангела и Вечку как железнодорожников послали на охрану железнодорожного моста, Доньку — во второй батальон Уральского стрелкового полка, Николая, как он ни протестовал, оставили пока при областном военном комиссариате в мобилизационном отделе.
Вышли мобилизованные на улицу, осмотрели с головы до ног друг дружку.
— А что, ребята, из нас, я думаю, неплохое будет пополнение для Красной Армии, — заявил Вечка. — Посидим-ка на скамеечке в сквере, покурим перед разлукой.
Они пошли через площадь к воротам чугунной ограды. На вихлявых сучьях ветел кое-где желтел лист. Наливались кровью ягоды барбариса.
Донька посмотрел на голубую шапку собора и вздохнул:
— Эх, «барыня», «барыня»… Сколько зим, сколько лет прошло, Колюха, как мы с тобой под этой громадиной — трам-тарарам-та-ра-рам-тара-тимта…
Николай улыбнулся:
— Да, начудили тогда с тобой… Условимся, товарищи, писать письма друг другу обязательно, — предложил он. — Вы понимаете, как дорога весточка друга.
Через два дня Вечка с Агафангелом уехали. Выступил в поход под командованием Азина и Донькин батальон.
Федос остался в Вятке командовать взводом на курсах красных командиров.
Не первый день стоит в воздухе тусклая пыль бесконечного дождя. Не тучи, а липкие тенета тянутся над рекой, цепляясь рваными краями за железные фермы моста. По краям его — полосатые будки часовых. Внизу, по обе стороны каменных опор, сереют ряды кольев с колючей проволокой.
На обрывистом берегу чернеет сруб избы — караулка. За ней в нескольких саженях — стена неприветливого хвойного леса в редких желтых пятнах берез.
Непогодь загнала караульщиков в избу. Народ пожилой, усатый, есть и бородачи. Почти у всех своя одежда — ватные пиджаки из грубого сукна или крестьянские армяки. Но красные звезды на шапках да патронные подсумки на ремнях свидетельствуют, что это — солдаты Советской республики.
В караульном помещении сине от самосада. Вдоль стены нары, посредине — самодельный стол с нарисованной на краю столешницы химическим карандашом шахматной клеткой. В углу за небеленой печкой — десяток винтовок. Над окнами самодельный лозунг, написанный лиловыми буквами:
ВСЕ НА ФРОНТ! МОГИЛА КОЛЧАКУ!
В печке трещат поленья — варится в чугуне картошка. Бородатый лохмач, прислонясь к подоконнику, лешакаясь, латает штаны, а нитка, как назло, узлится. Двое стучат шашками, норовя друг друга посадить в «нужник». Остальные лежат на нарах, переговариваются. В простенке тикают ходики.
Раз в сутки пройдет мимо — на Котлас — и обратно товаро-пассажирский поезд, дважды прогремит товарный, обдавая часового шипучим паром. Тихое, однообразное житье. Приблудилась бы, что ли, собака — погавкала бы…
Иногда Вечка снимал с гвоздика балалайку, проводил пятерней по струнам. Но и песня с этакими мужиками не ладилась.
Рано наваливались сумерки. Сидят у семилинейной лампы подчаски. На нарах густо храпят.
А Вечке не спится.
«В пятнадцати верстах от города и — такая глухомань. На стене, ровно в насмешку: «На фронт! Могила Колчаку!» А мы тут, как в богадельне, шерстью обрастаем. Ворону подстрелить нельзя — береги патроны. Засунули нас в затишек и сиди…»
Агафангел молчит.
— Ты спишь? — толкает Вечка товарища.
— Не сплю. Чего тебе?
— Тощища. У этих, в армяках, — одни разговоры: о земле, о савраске, о бабах. Мужики. Но ведь мы- то с тобой молодые. Ни двора, ни кола у нас. Наше место на фронте… Ты спишь, Шалгин?
— Отстань! — сердится Агафангел и повертывается к Вечке спиной…
Отсчитывались дни, похожие один на другой. Истошно свистели в высоких фермах колючие ветры. В душной полутемной избе стало еще тоскливей.
Вечка не унимался:
— Дурни мы с тобой. И как мы не догадались влюбиться? Теперь бы письма получали… Эх, девоньки, русокосые, большеглазые! Нет, не останусь я здесь.
И пришла Вечке в голову мысль — написать Кольке, чтоб вызволил, помог переводу на фронт. Поймет, как товарищ, походатайствует, если он еще в Вятке…
Казенный пакет с сургучной печатью бросили часовому с поезда.
«Красноармейцам охраны Загарского ж.?д. моста А. Шалгину и В. Сорвачеву, на основании распоряжения губвоенкома, надлежит немедленно сдать оружие и явиться в моб. отдел губвоенкомата».
Вот когда показала свою песенную удаль Вечкина балалайка, а Агафангел, вместо бубна, отбарабанил на ведре.
— Прощайте, мужички! — трясли руки каждому повеселевшие Вечка и Агафангел.
Веселых парней вышла проводить вся караульная команда.
Вечка и Агафангел поднялись по лесенке на насыпь и оглянулись. Красноармейцы махали шапками. Старший тоже сорвал с головы фуражку, крича: «Счастливого пути! Могила Колчаку!»
Через несколько дней оба дружка ехали в стрелковый полк, находящийся в Глазове. Сидели, свесив
