— Нет, я не могу бегать, — заявила запыхавшаяся Женя и села на бревнышки у калитки. — У меня кружит голову. Аркашка, девочки, я пьяная.
Аркашка подскочил тотчас же к Жене:
— А ну, дыхни!
Женя сделала трубочкой рот и надула щеки.
— Ха-ха, ребята! От Женьки разит винищем. И когда она успела?
Катя и Наташа подбежали к Жене:
— Тебе дурно? Вставай, пройдись!
— Не вставай, дурочка! — вскрикнул Аркаша. — Грохнешься.
Женя расхохоталась:
— Эх, вы! Поверили. Я пошутила.
Играли долго. В калитке показалась Марина Сергеевна и позвала всех пить чай.
За столом Колька вдруг ударил себя по лбу:
— Ребята, девушки! У меня гениальная идея! Хотите знать? Слушайте! Давайте общими силами сделаем из нашего пустырька спортивную площадку!
— Мысль, действительно, гениальная! Констатирую! — заявил Аркаша.
— Хорошая мысль! — подтвердили девушки.
— Тогда, пусть каждый подумает еще, соберемся и приступим к делу.
Был уже двенадцатый час, и гости стали прощаться. Колька, Аркаша и Санька пошли провожать девушек. У театра разошлись в разные стороны. Колька с Наташей направились по Московской, мимо Раздерихинского спуска с часовенкой на откосе, мимо белого здания тюрьмы.
В Александровском саду еще играла музыка. На реке горели бакены, в заречной Дымковской слободке желтели редкие огоньки.
— Вот я и у себя, — сказала Наташа, остановившись у ворот светлого домика с мезонином.
— Не в светелке ли живете? — кивнул Колька на мезонин.
Наташа улыбнулась уголками губ:
— В светелке. А что?
— Куплю у Кохановича гитару, научусь бренчать, тогда в сумерках буду приходить под ваше окно с серенадой.
Наташа рассмеялась:
— Шутник вы, Коля. Приходите с гитарой. Мое окно будет открыто. Дуэнья нам не помешает.
О Марион!
Стали перепадать теплые дождички. Иногда за рекой вспыхивали в сумерках зарницы. Мягко гремело, как колеса по булыжнику дальней дороги. Ох, весна, весна! Как ты заполняешь волнением и душу и мысли Кольки. О занятиях, о близких экзаменах и думать не хочется.
В один из вечеров, в поздний час, Колька отправился на бережок. Постоял одиноко на откосе и торопливой походкой прошмыгнул мимо домика с мезонином.
В Наташином окне был свет. «Не спит. Может быть, читает. Вспоминает ли? Знает ли, что о ней думают?»
На следующий вечер его опять потянуло туда же. Наташино окно было черным. «Спит. А я, как неприкаянный, не найду для себя места».
Колька сел на противоположной стороне заулка на скамейку и уставился на Наташино оконце.
Кто-то звякнул щеколдой калитки. Колька вздрогнул, сжался, точно уличенный в плохом. Пошел домой. Из окон домишек смотрела на него пустота. В кустах палисадников возился невидимый дождь.
Грустный от своей бесприютности, Колька открыл дровяник. Не раздеваясь, сунулся лицом в подушку, под которой лежала «Белая перчатка» Майн Рида…
Генри Голстпер, черный всадник — это же он, Колька Черный. Не белокурая Марион улыбается ему, ждет, — Наташа, одетая в красивое платье мисс Уэд. Ах, если бы у него с Наташей все было хорошо на всю жизнь. Ни сомнений, ни тревог, ни страданий! Не угрожал их счастью пистолетом из-за угла завистливый негодяй, вроде капитана Скэрти. О…
Колька улыбнулся во сне.
Вскоре после Катиного дня рождения пришли Аркаша с Женей и с ними рослый, русый улыбающийся парень. Пожимая Колькину ладонь, он пробасил:
— Донька Калимахин, наборщик губернской типографии.
Принес он увесистый лом, Аркаша — железную лопату.
— Дай нам работу, хозяин! — сказала Женя. — Как тебе нравится мой фартук?
— Попроще бы надо. Не такой кокетливый. Но ты умница, догадливая. А мы с Геркой пилу достали, рубанок. Гвоздей наковыряли. Приволокли с реки бревно и пару жердей.
На ковырзинском пустыре закипела работа. Очистили от сорняка площадку, выровняли и утрамбовали землю, поставили турник, параллельные брусья, укрепили шест для лазанья.
Работа захватила Николая. О Наташе думалось с легкой грустью. Хотелось ей написать письмо: такое, чтоб затосковала. «Где она сейчас эта девушка, черноглазая смуглянка? На минуточку показалась бы. Только на минуточку!»
Встреча, о которой Колька мечтал, произошла неожиданно. Бродя однажды по городу, он около девяти часов вечера проходил мимо рыжего деревянного здания кинотеатра «Прогресс». Только что окончился сеанс. Колька увидел в толпе Наташу. Девушка была одна. Колька догнал и поздоровался. Они неторопливо пошли по Никитинской вниз. Наташа заговорила первая:
— Вот смотрела драму. Из современной жизни. «Солнце любви». С участием Евы Томсен и Гариссона…
— Ну и как? — полюбопытствовал Колька.
Наташа поморщилась:
— Скучно, Коля. Не как в жизни. Полюбили. Ловят счастье. Драма завершается торжеством любви. Выдумка. А Гариссон хорош. Он мне вообще симпатичен, как артист.
Колька молчал, изредка косил глаза на тонкий профиль спутницы, а когда пропускал Наташу вперед, давая дорогу прохожим, видел ее стройную фигуру. Ему нравился и ее голос, какой-то мягкий, ласковый.
Отвечая на вопрос, как он живет, что делает, Колька рассказал о спортивной площадке, о новом знакомом — Доньке Калимахине; смущаясь, обмолвился о ночных прогулках, о мучительной бессоннице.
Наташа слушала, наклонив голову. В уголках ее губ дрожала улыбка. И Колька от мысли, что девушка может сейчас рассмеяться, весь вспыхнул, нахохлился и умолк. Наташа подняла на него глаза и шепотом потребовала:
— Ну, говори, говори же!
Но Колька молчал, ему стало стыдно своего порыва: «Разоткровенничался, кавалер с Луковицкой. А Наташке просто приятно слушать. Самолюбие в ней одно».
Они не заметили, что небо позади все чаще вспыхивало бледно-оранжевым пламенем.
Сумерки наступали внезапно. В спину ударило ветром, на тротуар упали редкие капли и расплющились. Только тогда Колька и Наташа побежали. Спасаясь от ливня, они спрятались под кровельку ближнего крылечка. Пустую улицу вдруг залило мертвым голубым светом. Тотчас же над головой небо оглушительно треснуло.
Наташа вскрикнула и ткнулась лицом в Колькино плечо, касаясь мокрыми волосами его горячей
