я отвечал на вопросы журналистов из зала, давал какие-то комментарии выступлениям коллег. Так прошло минут сорок, пока Матвей не попытался снова вовлечь Зураба в процесс обсуждения.
– Скажите, Зураб, как вы считаете, в Грузии сейчас более независимые СМИ, чем в России?
Услышав, что к нему обращаются, Зураб оживился и начал по новой:
– Я хачу сказат, что преждэ всэго нада раздэлят СМЫ на государствэние и нэзависимие!
– Мы поняли, Зураб, мы поняли, – остановил его Матвей, – мы уже перешли к другому вопросу. Вы слышали его, батоно Зураб?
– Что? – Зураб снова обезоруживающе улыбнулся. В этот раз его улыбка уже реально раздражала. – Нэт, павтаритэ, пажаласта.
Все засмеялись. Ганапольский поворачивается спиной к монитору и обращается к нам:
– Коллеги, Зурабу очень не просто. Мы все вместе обсуждаем тему в студии, практически выключая его из дискуссии. А когда Зураб отвечает, то слышит себя в наушнике с трехсекундной задержкой. Поверьте, это очень не просто. Давайте будем уважать друг друга. Итак, Зураб, я повторяю вопрос: «Как вы считаете, в Грузии сейчас более независимые СМИ, чем в России?»
И в этот момент у грузина выпадает из уха микрофон, и он снова не слышит Ганапольского. Когда Ганапольский заканчивает говорить и поворачивается к экрану, Зураб снова расплывается в улыбке и говорит:
– Батоно Матвей, извэнитэ, у мэня микрофон из уха выпаль. Тот жэ вапрос? Так я считаю, что прэждэ всего…
– Вот мудило тупое, – выдыхаю я, забыв, что ко мне прикреплен микрофон. Зураб продолжает говорить, и тут мое высказывание доходит до него по телемосту. Услышав собственную речь с задержкой в три секунды, как и полагается, он встрепенулся.
– Ээээ, ты чо сказал, а? – Зураб вскакивает, вынимает из уха микрофон, который ему мешает говорить, отбрасывает его в сторону и начинает орать: – Ты каво мудилой назвал, ищак? Я твой рот ибаль, понял, да?
– Сам ты ишак. Тоже мне, орел… – Я встаю, снимаю микрофон и двигаю к выходу.
– Ребята, ребята, – пытается примирить нас Ганапольский, – Антон, Зураб – перестаньте.
– Ээ, Матвей, а че это за дэло, э? Чо он меня так назвал? Я его так называл? – Зураб стоит в своей студии и по-бабьи разводит руками.
– Антон, ты не прав, – Ганапольский идет следом за мной, – последнее, что мы сейчас должны делать, – это ругаться между собой. Тогда как нам нужно сплачиваться.
– Вот и сплачивайтесь. – Я хлопнул дверью и вышел вон.
Я улыбаюсь. Действительно, смешно получилось, хотя весьма вероятно, что и не правильно. Я, полулежа в кресле, курю и пью прямо из горла довольно дрянной французский коньяк неизвестной марки, подаренный мне кем-то из коллег. Включаю телевизор. По РТР показывают «Аншлаг, аншлаг». Клоун, одетый метростроевцем, или метростроевец, одетый клоуном, не поймешь, поет комические куплеты:
«Халтурщики, – я отпиваю коньяк, – неужели тоньше нельзя? Хотя, наверное… наверное, и не нужно тоньше-то». Клоуна-метростроевца сменили две «новые русские бабки». Одна из них играла на маленькой гармошке, другая – на гавайской гитаре. Рядом с ними топтался на месте дурацкого вида чувак в деловом костюме. Бабки запели хором:
«Судя по всему, чувак в деловом костюме – я. Вот так. Когда-то мне говорили, что настоящей звездой можно стать только после того, как тебя простебают на ОРТ или РТР. Поздно они спохватились. Пропустили тренд. Я простебал их раньше. Я стал медиазвездой. Ха-ха-ха. Властелином Медиа».
Бабки тем временем продолжили:
«Приходят люди в серых костюмах и уводят Дроздикова под песню „Антошка, Антошка, пойдем копать картошку“.
Неужели намек на то, что снова на «Кухню» ехать? Пойдем копать картошку… юмористы, бля… нету, нету у вас героев, – я делаю большой глоток, – не читаете классику. Папу не знаете». Я улыбаюсь и смотрю на плакат в рамке, стоящий в книжном шкафу. Плакат представляет собой стебалово над известной обложкой брауновского «Кода да Винчи». Отличие состоит лишь в том, что леонардовская Мона Лиза носит голову Геббельса с гладко зачесанными назад волосами. Геббельс, так же, как и она, криво улыбается. На месте названия книги характерным шрифтом написано: CODE 14/88. DISARM YOU WITH A SMILE! А под фигурой Йозефа-Джоконды то же, но в русском переводе: КОД ЗА 14 р. 88 коп. МИЛЫЙ МОЙ, ТВОЯ УЛЫБКА!
Я снова улыбаюсь и закрываю глаза. После коньяка очень хочется спать. Я запрокинул голову и, весьма вероятно, захрапел. Мне опять снились «нокиевские» гонки на спорткарах. Я также сидел в прозрачном кубе-комнате перед монитором и с помощью мыши управлял машинками доброго десятка игроков, которые жали на клавиатуры своих телефонов. Даже во сне я помнил, что все это уже было со мной: и как я менял игрокам «порши» на «Жигули», и как я увеличивал или уменьшал им высоту трамплина, и как я потешался над тем, что игроки думали, что это они сами управляют своей игрой.
Я зевал. Мне было ужасно скучно. Отчасти из-за того, что я знал финал игры каждого из участников, отчасти из-за того, что я понимал – ни один из них так и не обернется назад. Слишком уж каждый из них был увлечен собой. И тогда я решил обернуться сам.
За прозрачной стенкой куба позади меня не было ВООБЩЕ НИЧЕГО. Казалось, что кто-то приложил к стенке белый лист бумаги. Вероятно, именно так должна была выглядеть по замыслу создателя АБСОЛЮТНАЯ ПУСТОТА. Лишь изредка по этому листу бегали какие-то блики. Я встал, подошел к стенке и уперся в нее лбом. Так, чтобы хоть чуточку посмотреть вниз. Вначале мои глаза, привыкшие к мерцанию мониторов, не уловили границы между пустотой и чем-то еще. Я всматривался вниз и через несколько минут понял, почему бликовала пустота. Мерцание исходило снизу, от светящихся квадратиков. Они то загорались, то гасли – так, как это происходит с клавишами телефона, на которые нажимают пальцем. Подумав об этом, я в ужасе отстранился от стены и вернулся обратно за стол, ведь ЭТО И БЫЛ ЧЕЙ-ТО ТЕЛЕФОН. Во всяком случае, все на это указывало.
«НЕТ, – ПОДУМАЛ Я, – ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, ВЕДЬ ЭТО Я – ТОТ, КТО УПРАВЛЯЕТ ЧУЖИМИ ТЕЛЕФОНАМИ И МАШИНКАМИ?»
Я снова подошел к стене, прислонился всем лицом и даже встал на цыпочки, чтобы увеличить угол обзора. Клавиши не горели. Какие-то секунды внизу было темно. Затем из ниоткуда выдвинулся белый столб, тыкнул в один из квадратиков – и тот загорелся.
Я проснулся в холодном поту от собственного крика. Я долго сидел на кровати, не включая свет, и тупо смотрел перед собой, пока мне не показалось, что сбоку от меня что-то мерцает. Я повернул голову и увидел лежащий на тумбочке телефон со светящимся экраном. На экране было написано:
«Неотвеченный вызов: 1».
Просматривать, кто мне звонил, я отчего-то не стал.
