В-третьих, подвесить в бомболюки. Сколько же мне придется возиться?[95]
— Почему тебе? Будем работать все экипажем!
— Да? Ну, если так….
Димыч, не принимавший участия в разговоре, вдруг прыснул.
— Ты чего? Не согласен, что ли?
Он продолжал хохотать, кулаком утирая слезы.
— Да, я не на вас… Тут, вот послушайте…
Он еще долго давился смехом. Мы смотрели недоуменно. До сих пор в газетах ничего особенно веселого встречать не приходилось, скорее наоборот.
— Про нашего Панова, — выговорил наконец. — Во, послушайте… 'Воздушный богатырь'!
И с выражением прочитал, отдышавшись:
— Во! И портрет, видали?
— Ну и что? Все законно!
Никифоров передал газету по кругу.
— Вот и я говорю — законно. Теперь фрицы будут кричать по радио: 'Ахтунг, Ахтунг! Панов ин дер люфт!'
— Ну это уж ты загибаешь.
Когда все полюбовались портретом, Никифоров спрятал газету.
— Вечером забегу к нему в госпиталь, может не видел еще…
Солнце перевалило за полдень, когда поступила команда на взлет. Семерка бомбардировщиков снова направилась в сторону Неберджаевской. Полет над морем прошел спокойно, а в районе Туапсе неприятность — у Алексеева зачихал мотор. Убедившись, что машина не может успевать за остальными, Балин приказал ему возвратиться назад.
Над Мысхако должны были присоединиться истребители сопровождения, но их не оказалось. Пошли без прикрытия. Побережье пересекли в районе Абрау-Дюрсо и зашли на цель, как вчера, с запада. Но фашистские зенитчики уже ожидали нас с этой стороны, на группу обрушился шквальный огонь. В сплошные огненные клубки сплелись красные, зеленые, желтые трассы, от дыма разрывов померк свет. Кольцо огня опасно сжималось. Выдержка [96] на боевом курсе — главное качество летчика-бомбардировщика…
— Наконец-то! По легкому толчку узнаю, что освободились от груза. Балин начал маневрирование, стремительно меняя курс, высоту, скорость. Отираю со лба пот, машинально повторяю его маневры.
— Штурман, результат?
— Порядок!
Видимо, несколько бомб попало в склады с горючим и боеприпасами — в колхозном саду и в районе сараев вспыхнули пожары.
После посадки в плоскостях и фюзеляжах насчитали множество пробоин. Озабоченный комэск собрал нас у своей машины.
— Надо немедленно менять высоты выхода на боевой курс, иначе — труба! Кочергин, займись расчетами, учти расположение батарей и рельеф местности в районе Неберджаевской…
Благодарность Буденного
Темная южная ночь окутала аэродром. До рассвета еще часа два-три, а на стоянках вовсю кипит работа. Техники, мотористы, механики, вооруженцы готовят машины к очередному вылету, латают дырки, заправляют баки бензином, снарядные и патронные ящики — боезапасом. Смазывают и проверяют каждый узел, прибор.
У Варварычева утром вид, как после бега на марафонскую дистанцию.
— Ты что же, и спать совсем не ложился?
— Вздремнем, когда вы в полет уйдете. Что делать? Закон: самолет должен быть готов к рассвету. Отоспимся после победы.
— Моторы опробовали?
— Работают, как звери!
Перед вылетом комэск предупредил:
— Сегодня изменим тактику — поднимем высоту. Командир полка разрешил проверить предложение Прилуцкого, на пробу берем по нескольку десятков осколочных бомб. С этой высоты они должны накрыть приличную площадь.
На Неберджаевскую на этот раз заходим с юга. На новой высоте, ломаным курсом — противозенитным зигзагом. [97] Расчет себя оправдывает, разрывы лежат пониже, не представляя для нас опасности. После сброса бомб комэск резко маневрирует по курсу и по высоте, выводя группу из-под обстрела. Стрелки докладывают, что бомбы легли прицельно, осколочные накрыли большую площадь и нанесли урон живой силе противника.
На аэродроме впервые за много дней Варварычев восклицает:
— Командир, в самолете ни одной дырки!
Не обнаружено повреждений и на других машинах.
Не успели закончить разбор, как поступила новая команда: немедленно нанести удар по Свободной балке, близ станицы Ходыженской. Это уже не новороссийское — туапсинское направление. Очевидно, положение на фронте продолжает обостряться.
Увеличили количество осколочных бомб почти вдвое. Майор Пересада объехал все стоянки, предупредил:
— Задание весьма ответственное! Особо обращаю внимание на точность прицеливания. Незначительный промах — и врежете по своим! Наш передний край будет обозначен краевыми ракетами. На прикрытие выделяются шесть «яков».
Ракета! Взревели моторы. Нагруженные до предела машины начали тяжело отрываться от земли.
Подходим к линии фронта. Обстановка неизвестная, надо быть начеку. Стрелки понимают это, стволы пулеметов обшаривают пространство вокруг. Комэск, качнув крыльями, подает условный сигнал: принять боевой строй. Добавляем обороты, группа выстраивается по прямой.
— Вижу цель! — доклад Димыча.
Сколько ни всматриваюсь, внизу ничего не замечаю, одни горы, сплошь покрытые густым лесом.
— Где ты ее увидел?
— Позади высотки в виде верблюда, чуть левее Ходыженской…
— Ну?
— За высоткой Свободная балка, уловил?
— А ты не уловил, почему зенитки молчат?
— Ну, это совсем просто. Либо немец стесняется себя демаскировать, либо надо ждать «мессеров».
— А если и то и другое?
— Не исключается.
В двух-трех километрах севернее Ходыженской на земле полоса вспышек.
— Димыч, видишь? Немецкая артиллерия обрабатывает наш передний край. Вот бы жахнуть по ней, а?
