Женского рода

Кирш смотрела поверх плеча милиционера в окно, ожи­дая, что сейчас туда заглянет ослепительное солнце и ра­створит в своих лучах эту протянутую руку или — того лучше — ворвется ветер и унесет этого человека, неприят­но поскрипывающего кожаным пальто.

— Мне ничего за это не нужно. — Мишин поерзал в кресле. — У нас этого добра достаточно, конфискуем ки­лограммами!

В окне ничего не изменилось, а полковник, все еще по­игрывающий пакетиком с героином, спохватился, полез в карман и достал оттуда шприц.

— У вас же, у наркоманов, примета: баян заранее не покупать, верно? Так у тебя его, стало быть, нет, вот я по­думал…

— Заботливый, черт! — Кирш по-прежнему смотрела в окно.

— Говорю, ж тебе, глупая, даром!.. У тебя же есть аль­бомы с девочками, которых ты трахаешь. Покажи, девоч­ка, что тебе стоит!— Мишин умоляюще смотрел на Кирш, протягивая ей свои «дары».

Кирш медленно перевела взгляд на милиционера и тихо, с нажимом произнесла:

— А жеваной морковкой тебе в рот не плюнуть?!

Мишин, чуть наклонив голову, смотрел с прежней мольбой в глазах. Кирш села напротив на кровать и заки­нула ногу на ногу.

— Забирай свое говно и чеши отсюда!

— Зря, моя хорошая, суд же как раз намечается — над известным тебе персонажем; можно тебя свидетелем привлечь, а можно не привлечь… — Мишин приподнял одну бровь, отчего взгляд у него получился совершенно пьяным.

Кирш несколько секунд сидела молча, разглядывая подполковника, и, окончательно утвердившись в мысли, что ничего безобразнее этого лица она не видела, мрач­но показала подбородком в сторону тумбочки. Мишин, привскочив в кресле, потянулся к тумбочке, бережно по­ложил рядом с фотографией Максимки шприц и героин.

Кирш не оказалась сильней самой себя, полковник же считал, что на лесбиянок и наркоманов благородство не распространяется. Поэтому он стал расстегивать ремень на своих штанах. Она отталкивала Мишина ногами, он целовал их и умолял раздеться, она пыталась выгнать его, он завалил ее на кровать.

— Трахни меня, киса, ты же активная лесбиянка, что тебе стоит?!

Кирш оттолкнула толстого полковника ногами и вско­чила. Он ударил ее кулаком по лицу, сильно, так, что с губы по подбородку побежала струйка крови…

Полковник ушел злым, а вскоре позвонил Денис. О том, что Мишин собирался к Кирш, ему известно не было, но когда он приехал и увидел ее — с разбитой губой, с узки­ми зрачками, не реагирующими на свет, он сразу спросил:

— Кто? Наши?

Вскоре Денис ушел из органов,

Не лесбиянкой, не наркоманкой — Кирш была для него кем-то совсем другим: женщиной, но не обычной, а жен­щиной-амазонкой, нежной и сильной. Денис не мог уни­зить Кирш и сам сгорел бы от стыда, увидь она его униже­ние, он не мог обсуждать Кирш в банной компании, но и жить с ней рядом он тоже не смог бы. А она никогда не давала ему даже надежды.

Женщины-амазонки не созданы для семьи, они не на­лаживают быт ради быта и рушат стены, едва заподозрят в них холод…

Денис любил Кирш-мечту и боялся Кирш-женщину. И ему по-прежнему нравилось приходить в свой дом, где висели малиновые занавески с рюшечками, нравилось есть жирные пироги, испеченные Ольгой, и думать о Кирш.

И он рассмеялся, когда услышал, что Ольга сравнива­ет его Кирш с футболом — надо же, приравнять Кирш к хобби! Да если бы это «хобби» все-таки ответило ему вза­имностью, пожалуй, он был бы готов изменить свои пред­ставления о том, каким должен быть дом. И сейчас вместо работы он не первые сутки воскрешал свои старые связи и выяснял подробности расследования странной смерти незнакомой ему девушки Лизы.

Уже по дороге в зоопарк Денис снова набрал номер Кирш.

Накануне, доехав на попутках, Кирш уже под утро доб­ралась до дачи и рухнула спать, не раздеваясь, бросив воз­ле дивана телефон и недопитую банку пива.

Не бывает людей, не проживающих свою судьбу: толь­ко самоубийцы пытаются отказаться от пути, и один Господь знает, во сколько раз усложняется их задача. Осталь­ные — идут они, бегут или лежат, скованные параличом, — вершат свою судьбу, живут, делают выбор и с каждым вздо­хом приближаются… кто-то думает — к Страшному суду, кто-то — к новой жизни. Кирш была из тех, кто считал, что все живущие двигаются к одному — к могиле. Ей казалось, что люди работают на унитаз, что скучная работ а от звонка до звонка превращает их в зомби, у которых уже не остается ни времени, ни сил, ни желания на самих себя, на чувства, на жизнь. Ни времени, ни сил, ни желаний… И как у человека, не принявшею правила, а потому трудно переносящего жизнь, у Кирш была своя вера: она верила, что душа обретает вечную жизнь, лишь встретив и приняв в себя любовь, а потому Кирш боялась не смерти, а жиз­ни, лишенной любви.

Не раз ей казалось, что это сбывается, что происхо­дящее с ней похоже на любовь, на то, чего она ждала, но оно, это исполнение мечты, вновь и вновь ускользало от нее… Она скрывалась по чужим углам… нет, причина была не в другом человеке, причина в ней самой: там, за преде­лами самой Кирш, существовала другая жизнь, и звать человека оттуда, из его устроенности, в царящую в ее душе смуту было бы жестоко. И вот — Алиса. «Только не звать… — думала Кирш, — только если она захочет сама».

Если человек не знает, куда вести свою судьбу, она по­ведет его сама… С этими мыслями Кирш заснула, впервые признавшись себе, что она не хочет быть «хозяйкой об­стоятельств».

Когда телефон зазвонил снова, Кирш поняла, что это не сон, что за окнами — день, а перед ней коробка с шахматами…

Волосы пахли табаком, и было приятно смывать этот запах под струей теплой воды. Выйдя из душа, Алиса за­вернулась в махровый халат и через пять минут уже спала младенческим сном. Когда она вновь открыла глаза, за окнами снова было хмуро, а Андрей застегивал молнию дорожной сумки.

— Проснулась? Вставай, малыш, пора на вокзал.

Алиса вскочила на кровати и разочарованно посмот­рела в окно: к ней с победно-сумеречной улыбкой возвра­щалась реальность.

Давным-давно на выпускном вечере один мальчик при­знался ей в любви, и они договорились вместе со всем клас­сом утром, сразу после выпускного, поехать купаться. Нуж­но было только зайти домой за купальником, но Алиса, решив подремать минут пятнадцать «для лица», засну­ла до обеда. А мальчик решил, что она просто не захотела с ним видеться, и больше они не встречались, разве что случайно и с чувством неловкости.

Теперь Алиса проспала поездку к Кирш, а ведь та даже не знала, что ее партнерша по нежному танцу собиралась ее навестить, а знала бы — как казалось Алисе, наверняка должна была бы подумать, что все это не более чем каприз.

Андрей сделал шаг навстречу, и Алиса, готовая запла­кать, прижалась к нему: легкий табачный запах его парфюма, крепкая шея, тень щетины на щеках и подбород­ке… и — тонкая шея с темным загривком, нежная щека изапах «барбариски». Алиса отстранилась и, почувствовав, как в горле сжимается ком, поторопилась одеться.

О своем походе в клуб Алиса отозвалась немногослов­но и, сославшись на больное горло, предпочла слушать Андрея, рассеянно и невпопад задавая вопросы. В привок­зальном киоске, наклонившись к окошку, Алиса произнес­ла две запомнившиеся ей ночью фамилии и, купив диски, немного успокоилась.

Едва дождавшись, когда все вещи заняли в купе СВ свои места, Алиса забралась под одеяло в обнимку с плеером.

— Ты совсем расхворалась — грустная такая?

— Ничего, ты ложись, ложись, я музыку послушаю.

— Свет тебе нужен?