Второй раз заклинание мужа Шарофат услышала через полгода; он повторил его слово в слово, не исказив ни одной строки, — поистине оно стало его молитвой. Как тут обойтись без психиатра?
Разговор о начальнике ОБХСС несколько приглушил настроение за столом, и Шарофат, чувствуя вину за неожиданную откровенность, оказавшуюся вроде некстати, предложила очень цветистый тост за здоровье Анвара Абидовича — тут уж она вставила и полюбившегося ему 'богдыхана' и не преминула напомнить о его сходстве с китайским императором, улыбавшимся в углу. Здесь Шарофат сознательно брала грех на душу, потому что китаец держал в руках книгу, и люди, рекомендовавшие приобрести редкую вазу, большие специалисты по антикварному фарфору, объяснили, что это придворный поэт, а император тоже присутствовал в сюжете картины, но его изображение упиралось в угол; она, конечно, могла развернуть вазу и показать истинного императора, богдыхана, но тогда ни о каком сходстве не возникало бы и речи. И, возможно, это еще больше испортило бы самочувствие Анвара Абидовича: он вроде как сжился с образом и время от времени поглядывал в угол — сходство с придворным поэтом вряд ли внесло бы в его душу радость, а может, даже и оскорбило.
Но Шарофат, считавшая, что хорошо знает своего любовника, крепко ошиблась: сегодня у Анвара Абидовича как раз поднялось настроение, он уже мысленно подытожил, не хуже чем на компьютере, сколько же золотых монет успел скупить свояк за год, и по самым скромным подсчетам выходило немало — как тут не радоваться неожиданно свалившемуся богатству. А ход насчет психиатра, невольно подсказанный Шарофат, — да ему цены нет! И все за один вечер, за одно свидание! Он настолько расчувствовался от удачи, что невольно встал и поцеловал Шарофат. Нежный жест Анвара Абидовича она расценила по-своему и тоже растрогалась — в общем, оба были счастливы.
Но Шарофат обрадовала его еще одним персональным тостом. Дело в том, что за то время, что они не виделись, Анвар Абидович успел защитить в Ташкенте докторскую диссертацию; до сих пор они были вроде на равных: оба кандидаты философских наук и оба защищались в Москве. Наполеон не располагал ни временем, ни интересом вычитывать свою диссертацию, и он доверил это ответственное дело Шарофат.
Докторская не содержала никаких открытий, но чувствовалась твердая рука профессионала, и все же Шарофат внесла несколько замечаний по существу, и материал высветился по-иному, появилась какая-то самостоятельность суждений. Оттого Шарофат считала себя еще одним соавтором докторской диссертации своего любовника и очень гордилась этим. На торжествах по случаю защиты в доме Тилляходжаевых Шарофат не присутствовала — накануне у нее произошел неприятный разговор с сестрой, и вот теперь они как бы вновь обмывали защиту. Напоминание о том, что он, оказывается, еще и доктор наук, прибавило настроения секретарю обкома, и они окончательно забыли о тягостном разговоре, связанном с полковником. В конце обеда, заканчивая застолье коньяком с непременным кофе, к которому они оба пристрастились в Москве, Анвар Абидович так расчувствовался, что искренне спросил:
— А хочешь, и тебе на день рождения закажу докторскую диссертацию — Абрам Ильич успеет, он голова…
Шарофат обрадовалась, но благоразумие взяло верх:
— Нет, только не сейчас. Неудобно мне сразу вслед за вами, разговоры пойдут. Лучше подожду… года через два.
На том и порешили.
Пока Шарофат убирала со стола, Анвар Абидович прохаживался по квартире, покрутился возле библиотеки, которую хозяйка дома собирала с большой активностью и, понятно, с его помощью, но желания взять в руки книгу не возникало. Возле огромного стереофонического телевизора 'Шарп' рядом с видеомагнитофоном он увидел стопку кассет; судя по новым глянцевым коробкам, эту партию фильмов полковник конфисковал недавно — раньше у него черно-белых кассет 'Басф' не было. Вот фильмы Наполеона интересовали, и он включил сразу и деку и телевизор.
Дома из-за детей, да и Халима возражала, не удавалось смотреть порнографические фильмы — они- то больше всего и привлекали секретаря обкома; его постоянно занимала мысль: откуда же столько аппетитных женщин для съемок находят на Западе? Фильмы они обычно смотрели с Шарофат, и азартный Анвар Абидович время от времени взвизгивал от страсти и восторга, ширял в бок любовницу и говорил:
— Смотри, не кандидат наук, а что вытворяет — высший класс, учись! — и громко смеялся.
Подобная откровенная вульгарность сначала смущала Шарофат, но потом она перестала ее замечать. Опьяненный всевозрастающей властью в крае и республике, Наполеон день ото дня становился необузданнее, пошлее; он уже не прислушивался ни к чьему-либо мнению, ни к чьим-то замечаниям, перестал обращать внимание и на ее советы. Был только один человек, которому он внимал с почтением, но с тем он встречался редко, и тот вряд ли догадывался о сущности любимого секретаря обкома.
Перебрав пять-шесть кассет, он наткнулся на интересовавший его фильм, но смотреть в глубоком велюровом кресле, в котором иногда засыпала Шарофат, не стал, откатил телевизор в спальню, ближе к 'корвету' — они и прежде смотрели домашнее кино в постели.
Минут через десять на его страстные призывы появилась в спальне Шарофат, но фильм смотреть отказалась, потому что уже трижды смотрела его с мужем и дважды с подружкой. Сослалась же на то, что хочет заняться ужином, побаловать богдыхана — так и сказала — домашним лагманом и слоеной самсой с бараньими ребрышками. Наполеон покушать любил, и идея Шарофат пришлась по душе — гулять так гулять, но отпустил ее на кухню все же с сожалением.
Но минут через десять нажал на пульт дистанционного управления и выключил телевизор — смотреть секс-фильм, когда рядом нет красивой женщины, показалось ему неинтересным, не возникал азарт, к тому же опять выплыла откуда-то мысль о Купыр-Пулате, и отмахнуться от нее легко не удалось, хотя и попытался. Впрочем, мысль не совсем о Купыр-Пулате — волновал больше его ахалтекинский жеребец Абрек, на которого позарился Акмаль Арипов. Конечно, аксайский хан мог выложить Махмудову и сто тысяч долларов, имел он и контрабандную валюту, а мог отсыпать и золотыми монетами по льготному курсу, только ведь Пулат Муминович думал о деньгах, что поступят в казну; вряд ли зеленоватые доллары, как и николаевские червонцы, волновали его, иначе бы он сам прибрал к рукам остатки золотой казны Саида Алимхана, хранимой до сих пор садовником Хамракулом.
Жеребец мог стать причиной разрыва с аксайским ханом — он уже не раз намекал Анвару Абидовичу: мол, давай употреби власть, на твоей же территории пасется Абрек, твой же вассал Купыр-Пулат.
А ссориться Наполеону с Акмалем Ариповым не хотелось, и не оттого, что оба в одной упряжке и оба доверенные люди Верховного, а оттого, что тот стремительно набирал силу и в чем-то пользовался большим влиянием, чем он, хотя Анвар Абидович — секретарь обкома крупнейшей области, а тот лишь председатель агропромышленного объединения, а уж по финансовой мощи и сравниваться смешно.
— Я — Крез, а ты — нищий, — сказал ему как-то аксайский хан по пьянке, шутя, но его слова запали в душу Тилляходжаеву — тогда он и стал усердно копить золото. И сегодня, заполучив случайно остатки казны Саида Алимхана и мысленно прибавив золотишко, собранное свояком Нурматовым, он уже не считал себя нищим, хотя с аксайским Крезом ему еще тягаться и тягаться.
Председателя Октябрьского агрообъединения опасался не только Наполеон — беспокоили его растущее влияние и амбиции и самого Верховного: он-то и высказал мысль, что за Акмалем нужен глаз да глаз. Наверное, если бы Арипов находился на партийной работе, Верховный держал бы его рядом, в Ташкенте, или отправил куда-нибудь послом в мусульманские страны, как поступал всякий раз, чувствуя конкуренцию или сильного человека рядом, и контроль обеспечивался бы сам собой, а теперь менять что-то в жизни Арипова оказывалось поздно. Он имел свое ханство в республике, расхожее выражение 'государство в государстве' тут не подходило. И осуществлять за ним догляд оказывалось делом непростым: он в полном смысле перекрыл все дороги, ведущие в Аксай и из Аксая, и денно и нощно на сторожевых вышках дежурили люди в милицейских фуражках, хотя им вполне могли подойти басмаческие тюрбаны. Оттого и дружбы с ним терять было нельзя — единственная дорожка в Аксай могла закрыться, и тогда думай, что он там замышляет, кого против тебя или против Верховного настраивает. Как бы Акмаль ни был хитер и коварен, а пьяный за столом, спуская пары, кое о чем всегда проговаривался. Только нужно было умело слушать и с умом поддерживать разговор.
Нет, ссориться ему с любителем чистопородных скакунов нельзя никак, и все упиралось в упрямца Махмудова: не мог же он сказать ему, как любому другому, — отдай коня Акмалю и не кашляй! Да, другому, видимо, и говорить не пришлось бы: только намекни, сам сведет Абрека в Аксай — кто не знает в крае
