довольный, что отделался за счет ее мужа, направился принимать душ.
Мылся он долго и с наслаждением, и все время не шел у него из головы муж Шарофат, Хаким Нурматов.
'Как же он тайком от меня начал собирать золото? — думал он. — Почему посмел так своевольничать, не поставил в известность, не согласовал?'
И вспомнил, как поднял, возвысил безродного и нищего пса, ничтожного лейтенантика районной милиции, сделал своим родственником, доверенным лицом. Теперь этот мерзавец, заполучив полковничьи погоны, тайком от него собирал золото, которое по праву должно принадлежать только ему.
Учиться в Москве они с Шарофат закончили одновременно, но Анвар Абидович настоял, чтобы она задержалась еще на два года в столице — оставляли ее на кафедре, и появилась возможность защитить кандидатскую диссертацию по творчеству поэтессы прошлого века Надиры Бегим. Так надо, сказал Анвар Абидович, и Шарофат перечить не стала.
Вернувшись домой и вновь возглавив район, Анвар Абидович не забывал о Шарофат, о том, что следует как-то определить ее судьбу и сохранить на нее права.
Однажды в застолье у начальника районной милиции, с которым он сдружился за время учебы в академии, пришла ему спасительная идея. Он спросил у полковника, нет ли среди его подчиненных заметного жениха, с одним ярко выраженным качеством — жадностью. Полковник рассмеялся, подумал, секретарь шутит, и ответил: что-что, а жадность — главная черта всех его сотрудников, и старых и молодых. Посмеялись они тогда от души, но, сообразив, что гость не шутит, он тоже всерьез сказал: надо подумать. Через три дня он показал ему одного парня и, характеризуя его, сказал: этот за деньги мать родную продаст, а отца удавит. Парнем оказался Хаким Нурматов.
С месяц приглядывался к нему Наполеон и понял, что парень неглупый, беспринципен до предела и действительно патологически жаден. Когда план окончательно созрел, секретарь вызвал Нурматова к себе и без обиняков спросил: не хочешь ли ты со мной породниться? Безродный лейтенант опешил, он знал: у Анвара Абидовича незамужних сестер нет, все они давно состояли в браке и имели детей, и о разводах он ничего не слышал, в ближайшей его родне ни одной хромоножки, — на иную девушку из рода ходжа он рассчитывать не мог.
Видя его растерянность, хозяин кабинета пояснил: мол, в Москве у него учится в аспирантуре свояченица, Шарофат Касымова, сестра его жены, и на каникулах она вроде видела его, и он ей понравился, и на правах родственника он решил поговорить с ним. Мол, есть и ему возможность поехать в Москву на полуторагодичные курсы работников ОБХСС, а там он может встретиться с Шарофат.
Лейтенант был неглуп, он знал, как покрывают свои шалости большие люди, выдавая своих любовниц и блудливых дочерей замуж за покладистых людей, обещая им свое покровительство. Здесь он сразу почувствовал подобное.
Конечно, лейтенант знал Шарофат, учился с ней в школе, в параллельном классе, видел летом, какая она красивая и важная стала, пожив столько лет в Москве; прямо француженка, как сказал кто-то из его сослуживцев. Видя его колебания, Наполеон обронил как бы случайно: если будешь хорошо учиться, сразу после окончания станешь начальником ОБХСС района. Нурматов на меньшее и не рассчитывал — через неделю он уехал на курсы. Из Москвы он вернулся капитаном и с женой.
С тех пор Анвар Абидович и опекал мужа Шарофат, держал его рядом с собой, а став секретарем обкома, доверил ему пост начальника ОБХСС области. Надо отдать должное, проблем с Нурматовым у него не возникало: он знал свое место и понимал, за что ему выпала величайшая милость, догадывался, что любое его ослушание будет стоить ему не только выгодной должности, без которой он себя уже не мыслил, но и жизни — при желании на полковника можно было каждый день по три дела заводить.
Но вот золото в карманах его халата не давало покоя — Наполеон сам любил золото именно в монетах. Сколько же он смог уже накопить червонцев, и не означает ли сей факт, что Хаким вышел из-под контроля?
'Ну монеты-то я у него все до одной отберу — золота в области не так много, чтобы я мог терпеть еще одного конкурента', — решил он вдруг и повеселел.
Распаренный после горячего душа, надушенный парфюмерией полковника, Анвар Абидович появился в столовой.
— Ну и нагулял я аппетит, милая, где моя большая ложка? — сказал он, озоруя, с порога.
Шарофат, поджидавшая его за накрытым столом, всплеснула руками.
— Ну настоящий китайский мандарин, только тонких обвислых усов не хватает. Вон посмотри — на вазе изображен твой двойник.
В углу столовой стояла высокая трехведерная напольная ваза-кувшин старинного фарфора; с нее почти в полный рост Анвара Абидовича был изображен улыбающийся китаец с бритой головой и в таком же халате с золотыми драконами на черном атласе. Шарофат тонко понимала антиквариат — не зря семь лет прожила в Москве.
Анвар Абидович с улыбкой рассматривал двойника, затем встал в обнимку с кувшином, словно позируя для фотографа, и Шарофат ничего не оставалось, как сбегать в соседнюю комнату за 'Полароидом' и сделать моментальный цветной снимок. Сходство с моделью художника так поразило секретаря обкома, что он долго не выпускал фотографию из рук, любовался, спрашивал:
— Как ты думаешь, это император? — И сам же подтвердил: — Да, похоже, очень похоже, но только мне не нравится мандарин, уж лучше китайский богдыхан, верно?
И оба весело рассмеялись.
— А где же выпивка? — спросил затем строго Анвар Абидович, оглядев стол.
— Ты разве не пойдешь на работу? — обрадовалась Шарофат.
— Нет, золотая, не пойду и вообще сегодня остаюсь у тебя на всю ночь. Имею я право загулять, как поступают мои верноподданные?
У Наполеона начинался кураж — Шарофат чувствовала это и поспешила к домашнему бару, и тут же подкатила к столу звенящую дорогими бутылками тележку с напитками. Анвар Абидович читал редко, только газеты, да и то без чего нельзя было обойтись, занимая такой пост. Но когда-то, во время учебы в академии, он наткнулся то ли в поваренной книге, то ли в романе из светской жизни на указание, что к малосольной семге хороша охлажденная водочка, к севрюге горячего копчения и вообще к рыбе — белое вино, к мясу и дичи — красное, а к кофе требуются ликер и коньяк, — это он запомнил на всю жизнь и требовал на всех застольях соблюдать этикет. Из-за стола, где он оказывался тамадой, редко кто выходил трезвым.
Сегодня в обкомовском буфете была семга, нежная, розовая, жирная, и обед начали с водочки. Выпив, неспешно закусив, Анвар Абидович, как бы между прочим, спросил Шарофат в надежде, что потянется ниточка к золотым монетам, к которым пристрастился ее муж:
— Как, Хаким не обижает?
Никогда прежде он о нем не расспрашивал, не интересовался, словно того и не существовало, и вдруг такая забота. Простой человеческий вопрос несколько смутил Шарофат, и она ответила вполне искренне:
— Нет, не обижает. Но мне кажется, ему следовало бы бросить нынешнюю работу — он плохо кончит.
— Ну, ты не преувеличивай, он мне родственник все-таки, и, пока я жив, ни один волос с его головы не упадет.
— Я не о том, — настойчиво перебила его Шарофат. — Его срочно следует показать хорошему психиатру — мне кажется, деньги уже свели его с ума.
— Почему? — с заметным любопытством поторопил он Шарофат. Золото не шло у него из головы.
Но Шарофат имела в виду другое: ее действительно не интересовали ни деньги, ни золото, стекавшееся в дом, обилие того и другого и поведение мужа вызывали в ней порой отвращение — оттого она искала уединения в надуманной, отвлеченной от жизни поэзии и неожиданном увлечении антиквариатом.
— Ты ведь знаешь, я не вмешиваюсь ни в твои дела, ни в его — так воспитали дома, так вымуштровал меня ты. Раньше я не замечала, как и с чем он уходит на работу и с чем возвращается, мое дело женское: чтобы он ходил аккуратным, был сыт и в доме был уют, комфорт. Но вот года два назад я
