Демьяныч отложил скорлупу.
— Чистая мОрковь, — пробурчал он, по обыкновению странно расставляя ударения.
Вдалеке, за раскрытым окном, на белом песке шевелилось несколько белых точек — кто-то из мизантропов.
— 'Один, два… Три, — сосчитал он. Вынул изо рта закушенное гусиное перо и сунул его обратно в большую бронзовую чернильницу, купленную недавно на материке, на барахолке. — Не получается из меня графомана.'
Знойно бубнила муха, стукаясь о стены. На подоконнике — древняя подзорная труба, медный подсвечник, покрытый, оплывшим за ночь, свечным салом, — все с той же барахолки в Тайбее.
'Книжная пыль! — думал Мамонт, заложив руки за спину и уставившись на книжную полку. — 'Записки белого партизана', — прочел он автоматически. В основном здесь как-то сами собой собрались мемуары. 'Врангель в Крыму'. 'Казаки'. Книжно-почтовый запах клея. В столбе света плавают пылинки.
'Эх, книжная пыль, книжная ты пыль! Всегда мечтал иметь свою личную библиотеку. Личную! Вот она моя индивидуальная личная жизнь. Видишь?'
'Глупая, странная, но моя!' — сказал он вслух кому-то.
Глобус. Нашел на нем свой нынешний остров, прилипший молекулой черного перца и уже обведенный кем-то чернильным кружочком. Оказалось, что он зажат в совсем тесном месте среди множества стран и множества островов. — 'Прямо на каком-то перекрестке поселился,' — При внимательном разглядывании выявилось странное расположение границ. Получалось, что поселок на Курилах, где он недавно жил, числился за Японией. Он позволил себе не поверить в это. Деревянные мостовые, фанерный плакат с призывом хранить деньги в сберкассе, проезжающие телеги с автомобильными шинами. Все это было отнюдь не Японией.
Мамонт захлопнул, лежащую на столе, книгу, навсегда уничтожив особо наглую муху, гулявшую по странице. В глазах остались, будто раскалившиеся на солнце, сиреневые буквы.
'Странно. Стал жить в настоящем. Даже как-то непривычно.'
Он заглянул в стоящую на примусе кастрюльку с кипящей водой. — 'Ах да, лапша!' — Отнимая время у безделья, приходилось заботиться о еде.
'Каждый заполняет собственную жизнь тем, что ему интересно и весело. Например, бездельем. Или вот- едой. Животное удовлетворение от жизни. Выяснилось, что бывает и такое. Когда то, что хочется оказывается на месте. Вот хочется кофе, и вдруг видишь, что кофе есть. Стоит, наготове,' — Сладкий кипяток обжег гнилые обломки зубов.
Поднял подзорную трубу, удивительный прибор, каким-то образом нарушающий, заложенную внутрь его, Мамонта, естественную оптику. Появился, сидящий на берегу, Чукигек, пацан прижал к уху большую раковину, что-то слушал. Еще трое играли в карты: Пенелоп, Кент и полинезиец по имени Тамайа, здоровенный мужик лет сорока. Даже сидя, он возвышался над остальными. Тамайа когда-то пытался скупать здесь рыбу и орехи, но из-за легкомыслия быстро наделал долгов, бросил дело и осел на острове. Мамонт чуть сдвинул трубу, обзор заслонила спина полинезийца, разрисованная цветными драконами, дальше — хмурая, сосредоточенная морда Пенелопа с недавно появившейся бородой. Хотя волосы на голове у него были темные, борода получилась почему-то рыжая, даже темно-красная. Без трубы казалось, что Пенелоп держит во рту спутанный ком медной проволоки. Еще дальше — Кент, размахивающий руками, беззвучно разевающий рот. В последнее время чуваки пристрастились играть в мачжонг, неизвестно откуда они узнали об этой игре.
Вот подошел Чукигек, Пенелоп кивнул на воткнутую в песок черную бутылку рома. Чукигек отрицательно качнул головой.
'Молодец, — Мамонт почувствовал себя зрителем, внезапно, по-детски остро, захотелось в кино. — Цивилизованный кинотеатр, в цивилизованном кресле, обтянутом цивилизованным продранным кожзаменителем. Да!..'
Он попробовал представить о чем сейчас говорит Кент. Конечно, с удовольствием пользуется тем, что может ругать Тамайю последними словами. Канак ни слова не понимал из того, о чем говорили вокруг и только улыбался, скаля крупные белые зубы. Он всегда улыбался.
'Черт меня побери?.. Черт меня побери, джентльмены, но если косо смотреть на вещи… если смотреть в чужие карты, то можно получить подсвечником по башке… Прямо по черной башке. За что Кука съел, полиглот?'
За ними, у края леса, собрались обезьяны, почесываясь, наблюдали за игроками. Мамонт повернул трубу в другую сторону. Небольшое болотце, обнаружившееся после вырубки. Там бродили несколько, недавно прилетевших, цапель, выклевывали что-то в грязи. Почему-то показалось удивительным, что этот день исчезнет, и другие дни будут непохожи на него.
В кадре появился Аркадий с сигарой во рту, в коротких обрезанных валенках, рядом с маленькой лошадкой.
'Кино! Соцреализм какой-то.'
Мамонт осторожно добавил в свою кружку с кофе рому из початой бутылки. Транзистор на столе твердил что-то по-французски. Он разобрал только несколько слов: 'МамОнт' (с ударением на 'о'), 'комильфо', 'скандаль' и еще одно таинственное слово 'тужур'. Всю жизнь его мучила загадка — что оно означает?
'Кажется, сейчас в Париже ночь. О, Париж! В моем возрасте пора знать, что такое 'тужур'.
Оконное стекло было покрыто пылью, отчего казалось, что в лесу напротив стоит неподвижный дым. Окно открылось с летним знойным скрипом. За ним лес. Глубокий, разнообразно зеленый, цвет. Напрягая воображение, можно было вообразить, что окно — это картина, пейзаж, написанный в диковинной манере совсем неизвестным художником. Вот он слегка поворачивает голову, в раме картины появляется ярко-синяя вода, кусок моря с сахарно сияющим берегом. Яркие контрастные цвета, как до изобретения пассировки. В заново выполненном пейзаже меняется и стиль, и манера исполнения. Поднатужившись, можно даже определить этот стиль — непривычный совсем, его он, наверное, назвал бы — ,подходящее название, — неонатурализм. Необычный, хотя с каким-то влиянием передвижников. Ощущался автор, немного холодный точный педант, при этом глубоко внутри болезненно переживающий совершенство этого мира.
'Вот и создал жизнь, какую хотел. Я, оказывается, мало, что хотел.'
В раме, все нарушив, появилась белая лошадь, Аркадий в своей хрущевской панаме, оказывается, за ними волочилось пустотелое бамбуковое бревно.
'Тпру! Стой, сука!' — Лошадь остановилась за окном. Аркадий взмахнул шляпой, отгоняя мух, молча сплюнул в пыль.
— Ну, как дела, пейзанин, откуда дровишки? — Мамонт облокотился на подоконник. — Уж не к зиме ли готовишься? Эх ты, Робинзон ты Крузо!
— Пристань строю, — Аркадий кивнул на длинную, уходящую в бесконечность, борозду, оставленную проволочившимся бревном. — С дебаркадером.
— Ну, ну, знаю. Аркадий и К.Оптовая торговля ямсом, мидией… ах да, и тухлыми яйцами.
— Почему тухлыми? А я письмо из дома получил. Вот так! Получил от внука письмецо Федот. Я тоже написал, сюда зову. Думаешь, дойдет?
— Может не дойти. Сам знаешь.
— Да уж знаю. По радио вчера чего ведь говорили… Эта- 'Юность' радиостанция… как мы протестуем против гнета диктатора Мамонта, агента американского империализма.
— Кто протестует — то?
— А этот… Маленький, но свободолюбивый народ острова Мизантропов. Тысячи жителей острова, тысячи честных тружеников протестуют будто против твоей политики. Еще говорят, что ты колонизатор и беглый уголовник. Матерый рецидивист.
— Какой же рецидивист?.. Один раз только за тунеядство… двести девятую статью сумели пришить.
Лошадь стояла, равнодушно свесив голову, иногда отгоняя хвостом москитов. Белая лошадь с розовыми ноздрями.
— Погоди-ка. Еще говорили… А, ну да: свободолюбивое человечество не позволит диктатору Мамонту устанавливать на острове звериные законы капиталистических джунглей.
