остров в ширину и подняться в гору, высоко. Расстояние — по местным масштабам. Мамонт уже месяц откладывал эту утомительную экспедицию. Теперь окончательно понадобилось получить у японцев- арендаторов обещанные деньги и заодно продать им, початую когда-то, бамбуковую рощу, восстановившуюся с невероятной быстротой. Оказалось, что для приближающегося новогоднего праздника почему-то нужны деньги.
— Всякая чушь в голову лезет… — продолжал Козюльский. — Вот помню, мы свиную тушу хотели украсть. Ну, это когда я на мясокомбинате работал. Посадили ее в грузовик, в кабину, проволокой прикрутили, пальто одели на нее, кепку…
Дорога шла вверх. Мизантропы карабкались по склону холма.
— …Вохр дверку отпирает и мене спрашивает: А это кто такой? Снабженец, говоришь? Больно курносый… Потом уже, когда сам в охране работал…
— Да! Скота и в мешке не утаишь… Все это чуждое нам буржуазное явление. Скажешь, не так? Чуждое. И буржуазное. И — явление, — Шедший впереди Кент остановился.
Мизантропы стояли на горбу острова, на обрывистом берегу.
'Остановка 'Океан', — он оглянулся. Сзади осталась тропинка — молочно-белая нитка, вьющаяся по вершинам зеленых холмов. Далеко-далеко внизу — барак, превратившийся в спичечный коробок. Вокруг него ползающие мизантропы: похоже, там, внизу, играли в волейбол. Вот престали перебрасывать невидимый мяч через сеть, вывешенную для просушки, поползли в море, заболтались в воде. Для мизантропов их было слишком много — ,видимо, прибавились 'городские' с материка. Одна козявка активно махала руками, совсем как Кент при разговоре, чем производила фантастическое впечатление, что это Кент и есть. — 'Еще один?' — Мамонт покосился на спутников. Кент, карикатурно поднеся ладонь козырьком ко лбу, глядел в океан.
— В газете писали, — заговорил он, — можно воду океанскую вместо крови в человека заливать. В меня, кажется, однажды залили: лечили от аллергии. Кровь откачали, а вместо налили какой-то физраствор херов. Вот сейчас стою и думаю: а куда дели кровь мою?
— Опять планы обогащения? — заметил Мамонт. — Давай, принимайся лечить от аллергии. Качай из людей кровь и продавай. Когда умрешь, надо поставить тебе памятник — свинью-копилку.
Легкая неподвижная вода, постепенно темнеющая вдали, отчетливое пустое дно с тенями от плавающих надувных матрацев. Над самой ее поверхностью — две чайки, мчащиеся наперегонки. Пятна, покрывающие дно, выстроились в какое-то подобие иероглифа. Может даже имеющего смысл, этого Мамонт знать не мог.
Синий, небесного цвета, океан, и далеко — маленькая темная крупинка, инородное тело. Американский линкор, уже с месяц замерев на горизонте, не подавал признаков жизни. Название его Мамонт часто слышал по радио, но сейчас забыл и пытался разглядеть в свою подзорную трубу:
— Страшно далек ты от народа.
— Это хорошо, — подал свой довольный голос Козюльский. — На хер он нам здесь нужен.
'Кажется, я научился предсказывать, даже предчувствовать, погоду. И вроде интуитивно начинаю понимать, предвидеть даже, и прочие капризы нашего создателя.'
— Люблю лето, — заговорил он. — ('В аду меня, наверное, будут пытать не огнем, а холодом, не как нормальных людей. Может в глыбу ледяную вморозят на вечные времена.') С тех пор, как я руковожу островом, здесь всегда лето. Так то, уважаемый публикум.
'Таковы они, обстоятельства. Увы, если б действительно знать будущее… Мы бы сами писали здесь сценарий. Нарушая чьи-то авторские права. Кого-то там, сидящего наверху.'
— А вон Чукигек, вроде, — сказал Кент.
— Где? — Мамонт опять машинально посмотрел вниз.
— Вон там. Самое злачное место. Злак здесь Аркашка сажает, арахис.
Ближний склон, будто заплатами покрытый разноцветными полями, — мизантропы почему-то называли их 'огородами'. Там, на границе с лесом, среди коров, пасущихся на чьем-то арахисовом поле (а может здесь они назывались буйволами?), сидящий на холме Чукигек. Его льняные волосы инородным пятном выделялись на фоне темной зелени.
— На дудочке играет? — спросил слегка близорукий Мамонт.
— Да не, вроде, журнал читает.
Мамонт даже знал, что журнал этот — старинная 'Техника- молодежи', доставшийся ему от Белоу. С другой стороны по склону цепочкой ползли поденщики-корейцы в соломенных шляпах конусом, совсем как на газетных фотографиях из Вьетнама.
— И прочие родные просторы, — высказался Кент. — Чукигек ковбоем к Аркашке устроился. Честный труд — дорога к дому.
— Блядей в журналах показывают. Додумались, — почему-то ворчал Козюльский. — Блядей!
— Сам ты блядей. Эдак до вечера придется путешествовать по жизни. Далеко еще…В карты сыграть? — с сомнением спросил у самого себя Кент. — Ладно, схожу с дистанции. Ты тоже со мной, мой глуполицый друг? — мимоходом спросил у Козюльского. — Смотри, не продешеви, бугор, — уже Мамонту, торопливо удаляясь.
— Ныне каждый доллар в почете, — как будто подтвердил Козюльский. — Должен мне. Сотню, — задумчиво добавил он, глядя вслед уходящему. — Да не чего-нибудь, а японских йен… Вот ведь был человек, а стал должник. Плохой мужик, жадный, — Зачем-то махнул рукой и двинулся за Кентом.
'Друзья! Водкой не разольешь,' — скривился Мамонт. Кент и Козюльский быстро стали всего лишь двумя удаляющимися фигурами.
— …Долго я размышлял, — еще услышал Мамонт, — Говно на навоз должно быть ассорти: коровяк или слоновье… дальше — птичье: один к десяти… еще бы рыбье какое-нибудь, да где ж его взять…
— …Не говорю уж о тебе — даже меня дураком станут считать…
— …Может стал бы человеком. Если бы каким-то чудом смог не пить… — Уже не разобрать, кто это говорил.
Вниз-, подталкиваемый земным тяготением, среди острых листьев ананасов, упираясь босыми пятками и утопая ими в горячей деревенской пыли. Вокруг — бесконечное множество ананасовых кочанов, в деревянной искусственной чешуе, однообразно подпертых лакированными палочками.
'Сколько буржуев понадобиться для такого количества ананасов?'
Еще один старый кореец спускался по тропинке на велосипеде. Обгоняя, огибая его, лавировал среди чудаковатых плодов, — на ходу согнулся в поклоне, ухмыляясь и скаля беззубые десны.
— Привет, привет! Губернатор Мамонт приветствует тебя, народ мой.
На спине старика, на его футболке, было написано 'Mr Blue Eyes' и нарисована чья-то рожа. Сверху его серая панамка стала похожа на пельмень.
'Катаетесь тут… Без прав, в нетрезвом состоянии.'
Где-то вдалеке по — комариному звенела лесопилка.
'Люди, странным образом попавшие на остров, точили его, как черви яблоко', — с пафосом подумал он.
Показалось, что в стороне корейской колонии прозвучал короткий крик. Как будто звонкий девичий голос, радующийся чему-то, ликующий.
— Фимка! — померещилось почему-то.
'Уже никогда девушка не назовет меня Фимкой. Так фамильярно, да еще с таким восторгом.'
Он вышел совсем не туда, куда рассчитывал, оказывается, петлял и кружил по острову, отчего тот будто увеличился, вырос в размерах.
На берегу — крыши корейского поселка, звучащая откуда-то деликатная восточная музыка, запах свиного навоза. Поселок, конечно, прозвали Шанхаем. Мир все больше приобретал реальность. Над помойкой кружились чайки. Все это почти внезапно появилось здесь за несколько последних месяцев. — 'Дикорастущий поселок. Совсем дальний Восток'.
Вдалеке пронеслась стая мелких чертей. Через мгновение, — с мультипликационной быстротой, — складываясь на лету, прижимая к животу колени, все попрыгали с обрыва, исчезли. Корейские дети. Голые, загоревшие почти до негритянской черноты. Новая, неизученная еще, территория. Уже здесь, задолго до дома японцев, постепенно начинались их сады. Над головой, среди листьев, желтели, краснели, синели
