Прочтя свой стишок, Мамонт неожиданно для себя опять смутился, кажется, даже покраснел.
'На копейку хлеба, на копейку квасу.'
В одной руке он держал тяжеленький мешочек с продуктами, в другой — стопку книг, как оказалось, специально добытых для него Наганой. В уплату за бамбуковую рощу Мамонт получил чек с закорючкой- иероглифом и, видимо, в качестве премии, большой бледный персик.
'Не по чину берешь, уважаемый.'
Косточка персика оказалась с кариесом. Он почему-то долго рассматривал на ходу темное дупло. Впереди на деревенской пыльной дороге бежала его тень. Подростковая эта тень с длинной шеей и оттопыренными ушами почему-то не изменилась с прежних времен. С неестественным вниманием он проследил за косточкой, упавшей в пыль. Влажная косточка в пыли как будто сразу же покрылась темной шерстью.
Поденщиков здесь уже не было. По склону горы полз трактор на высоких колесах, издали похожий на паука.
'Подробности мира!'
'Если спросите- откуда эти сказки и легенды…' — Где-то появился непонятный, стремительно приближающийся, гул. Над островом мчался маленький красный вертолет. Свесив неуклюжие поплавки, будто обутый в лапти, низко пролетел над арахисовым полем. На краю поля, из леса, в небо поднялся плотный столб дыма, хлопнул выстрел. Вертолет замер, будто задумавшись, попятился боком, и вдруг резко метнулся в сторону. Накренясь головой вниз, застрекотал над зеленой поверхностью океана, в сторону материка. Из леса вышел Аркадий, В майке и соломенной панаме, с ружьем, из него он обычно стрелял на поле попугаев. Заслонившись рукой, смотрел вслед вертолету.
Мамонт сидел на стопке книг и лущил, накопанный по дороге, арахис, глядя на него.
— Видал? — крикнул Аркадий, подходя, и ткнул стволом в небо. — Улетел, блядюга.
— Кто это такой? — Вкус свежего арахиса был земляным, сырым, будто он жевал комья какой-то особой почвы.
— А хрен его знает. Сволочь!.. — Аркадий помолчал. — Сегодня опять передавали… на волнах 'Маяка'.
— Чего передавали? — Мамонт помрачнел.
— Сегодня подняли восстание на твоих плантациях. Говорят, даже по телевизору показывали… массовые митинги и демонстрации, забастовки на предприятиях. Советские люди не желают оставаться рабами на плантациях губернатора Мамонта… Отряхаем цепи рабства, — добавил Аркадий. — Планы Мамонта, мол, понятны: изолировать советских людей от своей страны. Что там еще? Отколоть от нее так называемый спорный остров и всех превратить в своих бесправных рабов. Вроде так.
— Ничего. От забот нашей партии и правительства не скроется никто, никакой Мамонт, — мрачно высказался он. — Так и введут нас в состав СССРа. Добровольно.
— Еще говорят, что Мамонт зовет в исторический тупик, — Аркадий, задумчиво уставившись в землю, с треском скреб небритую щеку.
— Зато не к повышению удоя с каждого, яйценоскости, бля! Да хватит уже… Даже у Мамонта голова — не мусорное ведро, чтоб неизвестно чем ее набивать. И не ночной горшок. От этого вранья тошнит. По- настоящему!.. Сегодня утром так тошнило, что жрать не мог… Что за деньги такие, за которые так врут, стараются?.. Ладно, хрен с ними. Я сегодня лес продал — гуляем теперь. Так что приходи на елку, Новый Год встречать будем. Взнос небольшой, особенно для тебя. Ты, говорят, в банке деньги хранишь?
— Не, не приду. Денег нет: дебаркадер строю.
— Ну, давай мы тебе в долг?.. Под расписку. На камне, на бумаге…
— Не пойду. Бросил, не пью совсем. Как моль!
— На исправление, значит, пошел, — сказал Мамонт с внезапным для самого себя раздражением. — Твердо встал на путь.
'Совсем дошел, опустился. Все еще не успеваешь землю копать, мучить. Деньги считать…'
— На Доску почета тебя… Ну, давай копай, развлекайся дальше.
Деревья и кусты постепенно исчезли, осталась гигантская трава, некие коленчатые трубки в красноватых волосках. Потеряв тропинку, он скрылся в ней с головой. Трава становилась все выше и выше. Земля сегодня оказалась маленькой и плоской. Как когда-то давно. И солнце опять стало вертеться вокруг нее.
'Кажется, обошел круглый мир мизантропов. Давно не приходилось выполнять никакой работы. Даже такой… Не люблю когда работают, — мысленно обратился он к кому-то. — Хочу, чтобы все делалось само собой.'
Он вроде бы даже торопился, с давних времен не приходилось этого делать. Трава впереди, если это была трава, становилась все жестче, ломалась все труднее.
Внезапно выйдя из чащи, Мамонт очутился у холма с картежниками — с неожиданной стороны, сзади. К Чукигеку, Кенту и Козюльскому, кажется, присоединился самый заядлый, Тамайа. Между ними стоял кувшин, как уже знал Мамонт, с просяным пивом. Равнодушно отставленный в сторону арбуз зиял красным жертвенным нутром.
'Вот оно, высшее проявление лени, — мысленно решил Мамонт. — С утра сесть за карты и выпивку… Жаль, Степана здесь нет — вот бы кто оценил.'
— Я то думаю, кто это к нам по кустам пробирается, а это Мамонт простой, — заговорил Кент. — Освоил территорию? Включайся в карты, бугор.
— С утра сидите? — попытался изобразить недовольство Мамонт. Остановился рядом, пряча за спиной связку книг. Как будто застеснялся их: летом, в жару, книга почему-то выглядела предметом бесполезным и нелепым. С появлением на острове людей его действия опять стали делиться на правильные и неправильные.
— Будешь соучастником? — продолжал Кент. — Давай, не стой каменным гостем.
— Ну что, бугор, как наши черные дела? — спросил Чукигек. — Деньги достал?
— Вроде достал.
— И много? — Расспросы продолжил Козюльский. — Что-то не видать. Где тот карман государства?
— Сколько бы ни было — надолго не хватит, — высказался Кент. — Деньги — текучее вещество. Хоть много, хоть мало, вы их пропиваете с одинаковой скоростью. Таких от нищеты не спасешь ничем, даже деньгами. Вот ты, Чукигек, говоришь, я деньги люблю. А случись, поставит перед тобой судьба вопрос: жизнь или кошелек? — Надолго задумался, уставившись в карты. — Жизнь или кошелек — вот в чем вопрос. Как ни странно, многие выбирают третье: смерть, потому что за жизнь заплатить нечем.
— Говорят, вот жизненный опыт, — с неудовольствием заговорил Чукигек. — А мне кажется, что взрослые — это те, кто просто когда-то незаметно сползли с ума.
— Вот готовый хиппи. Еще один.
— Погоди, и ты скоро постареешь, — заметил, теперь устроившийся в качестве зрителя, Мамонт. — И с тобой старость стрясется.
— Все постареем, — высказался Козюльский. — Не только у тебя такая печаль.
— А я уже один раз был старым, — опять заговорил Кент. — Имел такой опыт. Давно. Как это называется?.. Одиночество и заброшенность. Ну и болезни само собой. Денег нет и тут же стал никому не нужен. Телефон молчит неделями, хоть бы кто-нибудь по ошибке позвонил — тогда сказать, что не туда попал и на хер послать. Просыпаешься, а вставать холодно, да и незачем совсем. Опять насильно заснул — опять проснулся. За окном уже темнеет. Это после того как заболел. Думали, рак.
— Я вот до больницы, до алкогольного лечения, толстый был, — заметил Козюльский. — Вроде тебя. Там постепенно весь жир из меня и вытек.
— Не хочет Тамарка проигрывать. Почему, блядь, не разоружаешься перед партией? — Кент по- прежнему с досадой глядел в свои карты. — Главный у нас карт любитель, точнее — профессионал. Давай, проигрывай, наконец, я тебе советским языком говорю.
