подпол, из его низкого – норой лаза можно тоже попасть в дом. Понятно, что дом должен был жить долго- долго, растить детей, умирать в себе стариков и старух, прежде чем стать Вдовьим домом.
Обычно предназначение дома определяют случайно. Зайдет в гости к хозяевам женщина, чаю попьет или соли займет, поговорит, а выходя, запутается в сумраке множества комнат и выйдет не в ту дверь, в которую вошла. Все, считай, вдова. Сначала, в первый раз, никто этому значения не придает, подумаешь, умер у женщины муж – замерз пьяный на дороге в ста метрах от дома. Второй и третий разы тоже могут пройти незамеченными, но так уж получается в небольших поселениях, что всегда найдется какая-нибудь бабка, которая заметит и расскажет. И это будет обязательно бабка, и, конечно, сначала никто ей не поверит, и она, как это бывает с такими бабками, войдет в азарт и подстережет, а после закричит на всю округу, как именно это было. “Заходила, милая, к Сергуне чаю занять? Заходила. Разговоры делала? Делала. В какую дверь вышла? А я помню, в какую! Там дверей не счесть. А я помню! В другую дверь вышла, не в ту, куда вошла, я все помню, теперь плачь-кричи, мужа хорони.”
Надо сказать, что как только эта проныра установит, что дом действительно Вдовий, все, как по уговору, перестают об этом говорить и дальнейшее происходит без обсуждений. И бабка сразу успокаивается и перестает подстерегать. Чего доказывать, все уже ясно. Окрестные женщины начинают задумываться. И есть про что подумать. Редко какая счастлива с мужем, всегда что-то не так. В сердцах, под сильной обидой, соберется, утирая слезы, перекрестится в первый раз в жизни, а пока дойдет до дома, успокоится. Так и сидит то одна, то другая неподалеку от дома на поваленном дереве, лицом светлая, улыбается. Значит, вспомнила, что и хорошее было. Или на руках после роддома с ребенком нес, или пожалел вовремя. Посидит, посидит и уйдет обратно домой.
Те, которые твердо решили, обиды не ждут. По сильной злобе, другой любви или корыстно, стараясь не попадаться никому на глаза, идут, как прогуляться вышли. Заходят быстро в дом, а причина готова: то спросят у Бабушки, какие огурцы сажала – больно хороши в тепличке, то спросят комнату снять на лето, могут даже деньги оставить вперед, а потом, словно случайно, выйдут в другую дверь. Бабушка посмеется: предрассудки это, конечно, но, мол, есть такая примета… А женщина скажет, что в приметы не верит.
И все. Хоронит своего через месяц.
Мужья по-разному умирали, но все естественно. То пьяный под поезд попадет зимой, а летом может запросто и на косу напороться, оскользнувшись схоженой подошвой сапог на мокрой траве. Простывали, сгорали за две недели от внезапного рака, давились пельменем за обедом, стреляли друг друга из охотничьего ружья и тонули в холодной воде. Был, правда, один случай интересный. Дачница жила недалеко, все лето копается на грядках, берет молоко и яйца, с виду простая и обыкновенная, а оказалась ученой известной. Мух исследовала. Станет иногда, обопрется на лопату и смотрит завороженно на старый дом через забор. Потом встрепенется, оглянется, как заблудилась, и опять копать. Бабушка, что во Вдовьем доме жила, говорила деревенским, что поколачивает ее муж, а зимой молодых девок привозит для разврата на дачу, она видела, да молчит, не хочет соседку расстраивать, работящую и тихую. Скоро или не скоро, только пришла эта женщина к Бабушке, заплатила за молоко и вошла в дом. Сели они в потемках, на стене часы тикают, крыса родная шуршит в подполе, женщина молчит, и Бабушка молчит. Помолчали немного, потом женщина встала, а ее как будто ноги не держат. “Простудилась, наверное”, – говорит. Бабушка засомневалась, может, она перепутала и по рассеянности выходит не туда, куда вошла. “Вон у меня, – говорит, – калиточка как расшаталась, может, твой муж приедет отдохнуть, забьет пару гвоздей?” Женщина подумала-подумала, посмотрела в лицо Бабушке, посмотрела, куда она показывает рукой, – а она показывала на первую дверь, – и опустив голову, вышла в другую.
Две недели ее не было. Приезжает в черной косынке. Пришла к Бабушке, принесла ликеру и конфет. “Помянем, говорит, моего мужа”. “Подавился, или утонул?” – спрашивает Бабушка. Качает головой, что нет, не так. “Ну тогда под машину попал, или врачи по ошибке зарезали?” Опять не так. “Упал с балкона, отравился грибочками?” Все не так. “Его, говорит, наемный убийца случайно застрелил”. “Ох-ти-и-и, мила-а-я моя, ты что же, еще и киллера наняла?! Это ж какие деньги!”. “Не нанимала, – говорит женщина, случайно вышло. Его киллер с соседом попутал. У нас дом ведомственный, с охраной. Киллер в засаде сидел на соседа почти неделю, а когда я от вас приехала, в тот же вечер мужа у машины соседа пристрелили. И киллера этого поймали, он сознался и долго еще не верил, что подстрелил не того.” “Ну и слава Богу! – перекрестилась Бабушка, – А то вдруг бы на тебя подумали!”
Вот как бывает. Объяснение? Какое тут может быть объяснение. Бабушка говорила, что все женщины на земле связаны одной пуповиной невидимой, если что одна умеет или знает, обязательно другой постарается передать – такой у них союз и взаимопонимание. Если женщина чего очень сильно захочет, никакой ангел-хранитель мужчины не сдюжит. Обязательно заблудится и потеряется.
– Подожди, – возмутилась совершенно проснувшаяся Ева, – это что же получается, и осечек не было? Стоит войти и выйти не туда, куда вошел, и дело в шляпе? Во всех случаях?
– Золотые слова. Я так и спросила. А она говорит: Это все от твоего терпежа зависит. Сколько ты терпеть можешь. Некоторые затаятся, ждут неделю, две, три, их терпение кончается. Одна такая девка молодая, две недели ждала, не выдержала, побежала к Бабушке второй раз. Ей навстречу мать мужа. “Стой, говорит, что скажу”, – а с виду спокойная. Девка спешит: “потом, не к спеху”. Влетела в дом и раз десять туда-сюда по нему бегала, в одну дверь забежит – в другую выбежит, потом в третью, из дома – в четвертую, пока без сил не упала. Идет обратно, устала, бедная. А свекровь сидит себе на деревце поваленном, ждет ее. Она, оказывается, шла ей сказать, что сын умер, а лицо спокойное сделала, чтобы невестку не испугать, подготовить потихоньку.
Можно догадаться, куда такие дома деваются. Их жгут. И этот когда-нибудь сожгут, наша Бабушка даже завещание на него не пишет: “хоть бы дожить, говорит, не сгореть, умереть своей смертью”. Мужики жгут. Хотя любой, кому это расскажешь, посмеется. Суеверия, слухи и чепуха, скажет. А в потемках доедет его женщина, которой он для смеха рассказал, до этой станции, пойдет, как сто лет ходила, – и дорогу не спросит. Хорошо еще, если присядет на поваленном дереве.
Вот такая жуткая история.
– Колоссально, – выдыхает Ева, – но для отчета не годится. Неужели ты, такая практичная и умная, можешь представить, что муж умер от твоих шатаний по этому дому?
– Приехали менты, – сообщает Марина. – Я дверь не закрывала. Хозяйничают. А! Оказывается, их соседи снизу вызвали! Сказали, что я труп в ванной отмачиваю. Сразу прикатили, голубчики! Ты прочувствовала мой особый стиль повествования?
– Прочувствовала.
– Нравится?
– Отпад, – вздыхает Ева. – С ребенком, правда, не очень понятно, я в смысле – от кого он. А так – отпад полный. Ты растешь, журналисточка!
– Слушай, ну какая ты зануда! Я же тебе все подробно описала, с живых слов! Ты что, не веришь этому?
– Я теперь всему на свете верю.
– То-то же! У меня взяли отпечатки пальцев. Это зачем?
– Сравнят с теми, что на бритве.
– Зара-а-азы! А если я ноги, к примеру, брила?!
– Тогда тебе крупно не повезло.
– Ладно. Принесли носилки. Вообще-то я пользуюсь гелем для удаления волос. Пока!
– Марина, – Ева слышит на том конце трубки чужой разговор и повышает голос, – Марина, не пей снотворное.
– Не буду. Я в морг поеду. Они меня подбросят. Потом – в редакцию. «Ужасы деревни Рыжики» – ничего, а? Пусть мой шеф-графоман удавится от зависти.
Подумав, Ева бредет в коридор и берет из кармана в широком кожаном поясе маленькое зеркальце. Она возвращается в спальню, садится на кровать, зажав зеркальце в ладони и закрыв глаза. Потом, решившись, подносит руку к лицу и, досчитав до десяти, открывает глаза. Женщина в ярком кружочке так притягательна, что у Евы захватывает дух. Она прищуривает глаза, и женщина в зеркальце прищуривает. Ева неуверенно улыбается, и женщина улыбается ярко накрашенным ртом. Ева смотрит, не моргая, а ее двойник в ладони вдруг озорно подмигивает.
