На цыпочках иду к тумбочке.
В тот момент, когда я наклонилась, чтобы достать упаковку с прокладками, Лена резко села на кровати, а в вытянутой в мою сторону руке у нее оказался пистолет.
От неожиданности я села на пол. Смотрю в дуло, которое ходит ходуном в дрожащей руке.
– Где пистолет? – спрашивает она. – Где он? Давай сюда!
– Лена, успокойся, это я!
– Где пистолет?
– Я не взяла, я возвращаю тебе ключ.
– Ты не принесла пистолет? – она опускает руку и смотрит на меня с ужасом. – Но почему?! Почему, идиотка проклятая, гадина!
– У тебя уже есть один, зачем тебе столько пистолетов? – отползаю я подальше от кровати.
– У тебя в руке должен быть пистолет!
– А у меня его нет, я ничего не взяла из сейфа, ты меня слышишь! – мне все это перестало нравиться, и я повышаю голос. Может быть, Коржак еще не заснул?..
– Мне нехорошо, так не должно быть, – она судорожным движением руки рвет на груди рубашку. – Я тебя умоляю, слышишь, я на колени могу стать!
– Не надо, сиди лучше на кровати!
– Принеси пистолет, я подожду, принеси!
– Я не могу, их там два, я не знаю, какой именно твой!
– Ладно, черт с ними, неси оба! – Лена опять направила на меня дуло.
– Оба? Зачем тебе три пистолета, ты только подумай, а? Представь, целых три, что ты с ними будешь делать?
Хоть кто-нибудь придет, наконец, поинтересоваться, почему мы кричим в полвторого ночи?!
– Почему опять кричат в полвторого ночи? – в дверях появляется высокая фигура Коржака.
Лена прячет пистолет за спину.
– Что ты тут делаешь? Почему ты лежишь на полу в спальне моей жены? – нависает надо мной хозяин. – Почему ты не в своей комнате? Почему ты кричишь?
Я действительно распласталась на полу в надежде, что так в меня труднее попасть из пистолета. Но как это объяснить Коржаку?..
– Мы разговаривали…
– Разговаривали? – он наклоняется ко мне.
– Да. Сплетничали, обсуждали гостей… Рассказывали анекдоты. Я как раз… показывала, как ползет змея. Знаете анекдот про змею и Чебурашку?
– Иди. Спать.
Да с радостью! Я выползаю из спальни с реактивной скоростью.
Забегаю в свою келью, хочу забаррикадироваться и обнаруживаю, что дверь открывается наружу!
Сбегаю вниз по лестнице. Где же эта чертова инвалидная коляска?! Вспоминаю, что во время приема гостей Милорда, как всегда, дремавшего в коляске, отвезли в кладовку у кухни.
Выкатываю коляску из кладовки, у лестницы наклоняю ее, и сонный пес вываливается на паркет, как мешок с картошкой.
– Пойдем со мной! – я тащу его за ошейник наверх.
Милорд упирается, но идет.
Завожу собаку в комнату, закрываю дверь, укладываю его на полу у двери на покрывало (что скажет Аделаида?!) и строгим голосом приказываю:
– Охранять!
Стало спокойней.
Милорд повозился, улегся и тут же засопел.
Я посидела-посидела на кровати и поняла, что меня только что хотели убить. И не просто убить, а убить при нападении, потому что я должна была в этот момент быть с пистолетом в руке. Провожу рукой под мышкой и нюхаю ее. Вспотела, и еще как! Нащупываю цепочку на руке. По моим предположениям, писк из упаковки анальгина сейчас в сарайчике через улицу должен стоять просто оглушительный! Почему же меня никто не идет спасать? Похоже, пора заказать пиццу с грибами!..
Осторожный стук в дверь.
Милорд немедленно среагировал. Он залаял. А поскольку я никогда не слышала, чтобы он лаял в закрытом помещении (обычно ему хватало рычания), то мне показалось, что по пустому дырявому корыту кто-то бьет деревянной колотушкой.
Дверь резко распахнулась, за нею оказался взъерошенный Коржак и достающий ему как раз до выреза пижамы повар-вьетнамец.
– Ну, теперь мне точно скажут, что происходит! – кричит Коржак, а я бросаюсь на Милорда, хватаю его за морду и зажимаю пасть.
– Тихо! Свои!
– Кто это – свои? – опешил Коржак.
– Девоська пугался, девоська было страшно, я плисол, – поклонившись, объясняет вьетнамец.
– Да, – встаю я с собаки и замечаю, что за Коржаком уже стоят дядя Ваня из санитарной комиссии, дядя Петя из министерства и дядя Вова – хирург из Воронежа. – Мне было очень страшно. Потому что я нашла вот это в вашем доме, – подхожу к кровати, поднимаю матрац и достаю красный шарф корейца.
– Что это такое? – совершенно искренне таращит глаза Коржак.
– Это шарф, в котором мой отчим был, когда его ранили в Сюсюках. Вообще-то, как вы знаете, его потом еще в озере топили, как же шарф оказался у вас в доме? Я как раз хотела это узнать у вашей жены, когда вы пришли на крики.
Дядя Ваня закрывает глаза. Дядя Петя быстро отворачивается и спускается вниз, уводя только что поднявшихся жену Лаптева и тетю Валю из Перми. Дядя Вова пытается взять за руку Коржака, но тот руку вырывает. А повар протягивает ко мне обе руки:
– Я отнесу.
– Да, пожалуйста, отнесите… Отнесите следователю Лотарову, он ведет мое дело. – Закатываю шарф валиком и протягиваю повару. – Только сразу же, ладно?
– Я отнесу.
– Сейчас!
– Сисяс.
– Скажите, что утром может быть поздно.
– Сисяс.
– Я хочу покоя! – кричит Коржак и идет в свою комнату.
Все понемногу расходятся. Странно, но Аделаида не появилась.
– Все, – шепчу я собаке. – Спасибо. Молодец. Теперь мне уже не страшно. Можешь идти в свою коляску.
Я ложусь, не раздеваясь. Думаю. Думаю. Думаю. Лена видела фотографию, на которой моя мама с сестрами, она могла ее видеть только в квартире корейца. Это она искала ключ в прокладках.
Через полтора часа слышу шум внизу, выхожу на лестницу, не зажигая света, и вижу, что Аделаида провожает Харизму у дверей.
Сбегаю вниз.
– Уезжаете?
Обе женщины дергаются и смотрят на меня с задумчивым сомнением.
– «Совершенство принципа», – вздыхаю я, – коньяк с горячим шоколадом. Это красиво.
Глаза Харизмы теплеют.
– Девочка, – говорит она, положив мне на плечо тяжелую руку. – Ты хотя бы понимаешь, во что влезла?
– А вы?
– Смешная… Гадамер никогда не рассказывал о тебе. Берег для личного пользования. Что это значит, когда мужчина никогда не говорит о женщине, знаешь? Это значит, что он смертельно болен ею. Вот,
