– Укол?
Наоэ достал из саквояжа стерилизатор и крохотную ампулу.
– Пожалуйста, – попросил он еще раз.
– Но это…
– Да, это наркотик. – Наоэ снял галстук и закатал рукав.
– Зачем?
– Ты ведь уже знаешь.
Норико растерянно смотрела на Наоэ.
– Мне очень больно… Больно, понимаешь? Держа в руках ампулу, Норико с беспокойством вглядывалась в Наоэ.
– Что с вами? Скажите!
– Не волнуйся. Сделай быстрее. – И он протянул руку, на которой темнели следы от инъекций.
Волосы Норико в беспорядке рассыпались по подушке, в свете торшера матово поблескивают на лбу бисеринки пота. Все замерло в неподвижности. Ни единого звука, только едва слышно гудит кондиционер. Наоэ и Норико лежат, застыв, словно рыбы, сложившие плавники; не слышно даже дыхания…
Норико открыла глаза. Она чувствовала сильную слабость во всем теле. Наоэ спал как убитый. Тихонько сняв с себя его руку, Норико поднялась с постели и надела пижаму.
Одиннадцать часов. Не так уж и поздно, но гостиница погружена во мрак. Норико подошла к окну, приоткрыла штору.
Снег… Небо было чистым, когда они возвращались из ресторана. Значит, снег пошел после того, как они легли спать…
Указательным пальцем Норико провела по холодному стеклу, с удовольствием ощущая прохладу. Сыпавшиеся с черного неба хлопья растворялись во мгле; только около фонарей, в кольце света, снежинки кружились в замысловатом танце. Безмолвие. Иногда вдруг его разрывает визг тормозов – и снова пугающая тишина. Мелькнет на мгновение фигура одинокого путника – и тут же исчезнет за пеленой.
Наоэ так и не пошел к матери. Норико подумала, что он поступает нехорошо, но тут же забыла об этом. Другие мысли безраздельно владели ею.
Проехала еще одна машина. Совершенно беззвучно. Наверное, потому что по снегу. Ветра нет. Снег медленно падает мягкими хлопьями. К утру нанесет сугробы. Заснеженный город спит. Царство сна… Мертвое царство…
Норико вздохнула, задернула штору и пошла принимать душ.
Проснулась Норико по привычке рано, в восьмом часу. Наоэ еще спал. Тихо, чтобы не разбудить его, она выбралась из-под одеяла и подошла к окну. Дома напротив алели от утренней зари, но вокруг все было белым-бело. Снег лежал на ветках тополей, росших во дворе губернского управления – это оно вчера показалось Норико темной глыбой; снегом покрыты сосны, заботливо укутанные циновками, снег искрится на крышах домов, даже на светофорах белеют шапки снега. Лишь асфальт, по которому проносятся машины, – темно-серый: на рассвете, вероятно, чистили дорогу. Куда-то спешат в этот ранний час люди, облачка пара вырываются у них изо рта.
Норико могла бесконечно любоваться заснеженным пейзажем.
Наоэ поднялся в десять. Действие укола кончилось, но лицо оставалось мертвенно-бледным, под глазами чернели круги.
Завтракали в номере.
– Сегодня обязательно надо наведаться к матери, – укоризненно сказала Норико.
– Ладно-ладно, – кивнул Наоэ, не отрываясь от газеты.
Норико так и не поняла, собирается он идти или нет.
Позавтракав, Наоэ принял душ. Одеваясь, сказал:
– Схожу к родным, вечером вернусь.
– Может, лучше останетесь на ночь? – осторожно осведомилась Норико.
– Нет, вернусь сюда.
– Порадуйте маму. Издалека приехали, она так долго ждала вас. А обо мне не волнуйтесь. Сегодня уже магазины работают, так что скучать не буду…
– К вечеру я вернусь.
– Странный вы человек… – Норико решила больше не уговаривать.
Наоэ пришел, как и обещал, после пяти. Норико тоже только что вернулась с покупками – купила перчатки и ботики.
– Мама здорова?
– Да.
– Уговаривала остаться?
– Как-нибудь в другой раз.
– Мне ужасно неловко… Увязалась за вами. Наоэ снял пиджак, сел рядом с Норико и сказал:
