донеслась песня из соседнего купе. Кто-то пел под гармошку.
— Это «Калина», — сказал Санька, — и поют ее только у нас, в Челябе!
Он присел на корточки перед Аленкой, погладил ее волосы и пальцем провел по щеке.
— Ален... Аленький, — прошептал он нежно, потом тихо пропел: — «Ты у меня одна, словно в ночи луна».
Потом он поднялся и взял со стола письмо к Марии Ильиничне, написанное Аленкой.
— Скоро станция, я отправлю.
На ближайшей станции он старался разглядеть среди вышедших на перрон того, второго парня, но ничего подозрительного не заметил. Ожидая отправления поезда, он курил, сидя на лавочке и озираясь по сторонам. И вдруг заметил: у пятого вагона, рядом с проводницей, стоял парень и что-то шептал ей на ухо. Она громко смеялась. Поезд тронулся, проводница поднялась на площадку. Парень тоже заскочил в вагон. Еще раз взглянув в его сторону, Санька отшвырнул окурок и запрыгнул в свой вагон.
— Ох, допрыгаешься ты, попадешь под колеса, Алену горевать оставишь, — пожурила его тетя Вера. — Иди, она ждет тебя.
Санька вошел в купе. Аленка нарезала колбасу на тарелку. На столике лежали пирожки, стоял чай в подстаканниках, горкой лежали конфеты.
— Ого! Что, французы подбросили помощь? — спросил он.
— Да нет, это тетя Вера! Покорми, говорит, своего, а то не доедет.
Взяв пирожок, Санька откусил кусочек. Аленка хлопнула его по руке.
— Руки!
Санька шутливо поднял обе руки вверх.
— Иди помой.
Санька пошел в туалет, сполоснул руки и вышел. Вдруг до его слуха донеслось жалобное:
— Тетеньки, дяденьки, дайте нам чего-нибудь, сестренка голодная.
По вагону шел чумазый пацаненок лет десяти, держа за руку девочку пяти-шести лет в рваной одежонке. Санька двинулся им навстречу.
— А где же родители ваши? — спросила мальцов маленькая старушка у окна.
— Мамка умерла, а папка пирует, — тихо ответил мальчишка.
Санька увидел, как старушка развязала свой узелок и подала ему три рубля.
— Возьмите, сиротинушки, сохрани вас господь, — сказала она и перекрестила детей.
Санька взял за руку пацаненка. Тот испуганно рванулся в сторону.
— Да не бойся, малек, чаю хочешь? Пойдем... — и взяв его сестренку на руки, он вошел в купе. Аленка удивленно приподнялась со своего места, но увидев мальчика, улыбнулась:
— Олежка! — с изумлением и радостью в голосе воскликнула она.
— Аленка! — пацаненок радостно засмеялся и бросился к ней на шею.
Она нежно обняла малыша.
— Откуда вы взялись?
— Они милостыню по вагонам просят, — пояснил Санька.
— Олеж, тебя ведь отец забрал. Ты что, убежал от него?
— Не! Он нас... — пацаненок потупился, — он нас бьет и не кормит. Ольга болела. Вот я хожу и прошу. Люди добрые дают. Только он у нас все отбирает и пьянствует с мужиками.
— Олежик! — Аленка прижала его к себе. — Почему же ты в детдом не вернешься?
— Я так и хотел, но он сказал: «Уйдешь, вообще убью!»
От слов Олежки у Саньки заходили желваки.
Дверь купе вдруг отворилась, и вошла хорошо одетая девушка.
— А, вот вы где? Возьмите, — сказала она и протянула пакет.
— Вика! — раздался грубый мужской голос из коридора. — Нечего раздавать всяким продукты.
— Но, Гена, они же сироты...
— Сколько их шляется, всех теперь кормить, что ли? — раздраженно произнес Гена.
— Извините, — и Вика, грустно улыбнувшись, вышла из купе.
— Да что вы! Спасибо вам, — сказала ей вслед Аленка.
— А ну-ка, Олежка, раздевайся, будем пить чай, — приказала она. — Ты же в Златоусте живешь, верно?
— Да, мы сначала до Аши едем, потом обратно. Только в электричку нам нельзя. Нас Котик гоняет. У него там свои пацаны, они на Фараона работают.
— Ладно, ладно, ты ешь, — выкладывая из мешка яблоки, груши и шоколад, сказала Аленка.
Она посадила Олю на колени и погладила ее по голове. Покормив малышей, Аленка уложила их спать.
— Ален, а ты как в детдом попала? — спросил Санька.
— В детдом это потом. Сначала я в доме ребенка была. Я же с детства по этим домам, — вздохнула она.
— А мать что, бросила?
— Да нет. Я тоже сначала так думала, а потом мне тетя Вера — она была маминой подругой — обо всем рассказала. Моя мать на картошке встретила курсанта. Тетя Вера говорит страшно красивый был. Ну и мать влюбилась в него. Потом он уехал. Мать ездила к нему в училище, а он избегал ее. Тут она и поняла про его любовь. Потом появилась я, так вот она и крутилась. На ней еще и мама больная была, совсем не ходила. А потом она от кого-то узнала, что этот курсант женится. Забросила меня к тете Вере и поехала в город. В училище все разузнала и на свадьбу пришла его поздравить. У того глаза на лоб полезли, когда он мать увидел, а невеста — она была дочкой какого-то начальника, что ли, — быстренько сообразила все и мать шлюхой обозвала, курсантской подстилкой. Тут мать схватила бутылку, разбила ее и ей по лицу курсанта! Тут, конечно, паника, шум, «скорая», милиция приехали. Ее судили, а меня в дом ребенка отправили. Мать уже перед выходом какому-то водителю башку проломила за то, что он хотел ее изнасиловать. А водила этот какого-то начальника возил, поэтому мать снова виноватой оказалась. Ей еще срок накинули. Я все думала, что моя мать Мария Ильинична, директор детдома. Она ко мне всегда добра была, обращалась, как с дочкой, понимаешь? Я ее матерью своей считаю, хотя от той я тоже не отказываюсь — она же меня родила. Бабушка в прошлом году умерла, и Мария Ильинична взяла меня к себе.
В купе вошла тетя Вера и воскликнула:
— Да у меня здесь целый приют! Скоро Златоуст.
Аленка с Санькой собрали Олега и Олю. Санька достал из кармана куртки купюру Рэмбо — 200 рублей.
— Держи, Олежка.
— Не надо, папка все равно отберет, — покачал он головой.
— А, дьявол, подожди, я сейчас разменяю. Аленка доплела Оле косу, когда Санька вернулся с пачкой денег.
— Бери, Олежка. Отдашь папке 50 рублей, остальное себе возьми. Может, куртку купишь.
Аленка собрала со стола конфеты и запихала их Ольге в карман. Потом наклонилась и поцеловала девчушку.
Дети, держась за руки, помахали Саньке с Аленкой, стоявшим, обнявшись, в двери тамбура уходящего поезда.
В Миассе они простились с тетей Верой и пересели в автобус...
К водителю стоявшего на привокзальной стоянке «Москвича» подошел парень, сошедший с поезда, и, наклонившись к окну, быстро проговорил:
— Дядя, давай за автобусом. Да не боись, не обижу, — он протянул ему 500 рублей.
