В салоне было жарко. Аленка склонила голову на Санькино плечо и уснула. В небольшом отдалении от автобуса по петляющей трассе двигался «Москвич».
До кордона Санька с Аленкой решили идти пешком. Она сняла босоножки и пошла босиком по мокрой от росы траве. Веселая и радостная она кружилась в танце. Глядя на нее и Санька ощутил прилив веселья. На тропинке Аленка наступила на шишку и невольно вскрикнула. Санька рассмеялся и взял ее на руки. Он нес ее, ласково заглядывая в глаза..
Вскоре они вышли к окаймленному лесом озеру. Вдали виднелись горы и нависшие над прозрачной водой скалы. Посередине озера были разбросаны островки. Взор притягивал самый большой остров с изумрудным на фоне голубого неба лесом с пушистыми облаками.
У Аленки невольно вырвался возглас восхищения:
— Красота-то какая!
Пройдя немного по берегу, они поднялись и пошли по тропинке, идущей через сосновый бор. Дорога привела их к дому деда. Он стоял у конюшни и седлал коня. Санька поднес ко рту руки и заржал. Конь встрепенулся и, подняв уши, ответил ему.
— Санька приехал, Чиграш! — радостно вскрикнул дед.
Его простое, открытое лицо сияло, глаза лучились добротой. Густая, черная с проседью борода не могла скрыть его радостной улыбки. Они обнялись.
— Вон какой вымахал! С деда будешь. Ну наконец-то выбрался! — похлопал он Саньку по плечу:
— Деда, я не один. Знакомься, это... Аленка, она моя... — Санька смутился.
— Можешь не говорить, по глазам вижу, кто она тебе! — ответил дед и, повернувшись к Аленке, представился:
— Меня Данилой Арсентьевичем величают. Можно просто — дед Данила. Ну, пошли в дом-то.
Он раздул самовар, поставил на стол нарезанные соты с медом. Пока они пили вкусный чай с мятой, дед Данила рассказывал Аленке о своей жизни на кордоне, о Санькиных проделках.
— Вообще-то он весь в меня, Чиграш!
— Дед Данила, а что такое Чиграш? — спросила Аленка.
— Чиграш? Это вроде голубь, да только дикий, — объяснил дед.
— Деда, пойдем покурим, — предложил Санька.
— Вы идите, а я со стола уберу, — поддержала Аленка.
Санька вышел во двор, по которому разгуливали куры. Петух Ангел гордо вышагивал между ними, выпятив свою пеструю грудь. К Саньке, виляя хвостом, подбежала собака, чем-то похожая на волка.
— Мухтар, здравствуй! Узнал! Хороший пес, хороший...
Собака встала на задние лапы и лизнула Саньку в лицо. Конь, жевавший овес, поднял голову и зафыркал, словно ревновал пса к мальчишке, потом угрожающе топнул ногой.
— Капитан, — приговаривал Санька, обходя коня со всех сторон и поглаживая его по гриве.
Дед набил трубку, закурил, опускаясь на завалинку, и спросил:
— Как дома-то?
— Деда, — нерешительно начал Санька, прикуривая сигарету, и, собравшись с духом, выдохнул: — Я сбежал из «спецухи». Меня туда весной упрятали. Хотели сломать, но мне...
И Санька рассказал обо всем...
Дед нахмурился и долго молчал, потом выбил трубку, крякнул и сказал:
— Вот что, Чиграш, истопи баньку, а к вечеру покашляем про тебя.
Попарившись, Санька сидел с дедом в предбаннике.
— Ну вот что я тебе скажу, Санек, — начал дед. — Дела ты натворил, прямо скажем, неважные. Так что, пока суть да дело, поживешь у меня. Вечером на остров вас отвезу.
Вечером дед с Санькой уложили в лодку вещи и продукты. Санька с Аленкой отплыли на остров, где им предстояло жить в маленьком домике.
— Хороший у тебя дед, — произнесла Аленка, когда они, прибрав в домике, легли спать.
— Деда? Он кремень, — с гордостью произнес Санька. — Вообще-то он знаешь сколько лиха хлебнул! Был чекистом. За то, что отказался расстреливать своего товарища, отсидел в лагере. Отсидел, но назад в Москву не поехал, остался жить здесь, на Урале. Встретил бабушку. Они тоже жили в городе. Это когда он уже похоронил ее, сюда перебрался, на кордон. Так теперь один и живет.
— Сань, а как ты попал в «спецуху»?
— А что тут рассказывать? Одного урода попросили потрясти, он деньги не отдавал. Ну, я его и припугнул «поджигом». Он начал выступать: «Не стрельнешь!», а я бабахнул, просто зло взяло... Сам даже испугался. Рану ему промыл, перевязал. А он заложил «калачам», те в школу. Ну и началось! В милиции сразу все вспомнили: когда кому лупанул, когда шампанское пил, когда завуча отматюкал, сколько уроков пропустил. У меня «поджиг» забирали смешно, как у рецидивиста какого-нибудь, целая группа приехала. Ну, потом отправили в «муравейник», в приемнике пропарился шестьдесят суток. Там нас свободу любить учили. Потом уже и «спецуха», там свои законы: всякие «воры», «роги», менты. Они хотели, чтобы я им задницу лизал. Пришлось показать, что у меня свой кодекс. Но, кажется, переборщил. Одному так вломил, что у него челюсть на бок съехала и уже не вернулась назад. Пришлось уходить в побег.
Санька встал, подошел к окну и закурил. Аленка пошевелилась на своей кровати.
— Ты чего, Сань? — встревоженно спросила она.
— Да вспомнил, меня в «спецуху» отвозил дежурный, Влад Алексеевич. И ты понимаешь, он меня должен был караулить, а разрешил с матерью попрощаться. Ведь я же мог спокойно сбежать, но не сбежал: не хотел подлянку делать. Я ему обещал написать. Вот бы сейчас его найти! Он бы помог!
— Ты же в розыске, а он в милиции. Как бы он тебе помог? — с сомнением спросила Аленка.
— Он бы помог — он честный мент, — с уверенностью в голосе произнес Санька. — Поговорю о нем с дедом. Но как его найти? Ладно, все, давай спать, Ален.
И Санек пошел к своей кровати. Утром он проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо. Он быстро сунул руку под подушку, где лежал пистолет, но, увидев Аленку, успокоился.
— Вставай, Санек, я оладушки испекла!
— Сейчас! — зевая сказал он и повернулся на другой бок.
— Вот ты как! — она подошла к ведру, набрала в ковш воды и брызнула на Саньку.
— Ах, так! — он соскочил и побежал за Аленкой.
...Так начались их счастливые дни, полные радости и любви. Иногда они приплывали к деду, помогали ему по хозяйству. Санька косил с ним траву, Аленка научилась доить корову Раду. Смотрели за пчелами.
Живя на острове, они купались, загорали. Их тела стали бронзовыми, волосы солнечными. Они дружили со зверями, которые иногда приплывали на остров. Особенно полюбили олененка, которого назвали Санал, от начальных букв своих имен. Их тревога постепенно притуплялась и уходила вглубь. С каждым днем они все сильнее раскрывали свои чувства, становясь ближе. Дни бежали чередой, но Санька с Аленкой, упоенные свободой и любовью, не замечали их.
Время от времени их навещал дед. Аленка полюбила его и старалась заботиться о нем. И дед это понимал и относился к Аленке с любовью, как и к Саньке.
Однажды, отведав ухи и поглаживая бороду, он сказал:
— Хорошая ты хозяйка, Аленушка! Повезло тебе, Чиграш. Береги, а то уведут.
— Ну вы скажете, дед Данила, — засмущалась она.
— Ты вот что, внучка, не надо меня на «вы» величать. Ты мне такая же родная, как и этот шалопут, — и дед щелкнул Саньку по затылку.
Как-то вечером Санька с дедом наловили раков, чтобы угостить ими Аленку. Попробовав их, она пришла в восторг, и дед Данила довольно улыбался. Санька, доедая последнюю клешню, с досадой протянул:
— Э-эх, сейчас бы пива! Где ты, Рэмбо.
Проводив деда, они подошли к кривой березе и сели на склонившийся над водой ствол. Санька обнял Аленку. Они молча смотрели на лунную дорожку, на рябую гладь озера. Аленка нежно обняла его за
