интересовало. Соломатин не имел дачи, автомобиля, дорогой шапки и роскошной дубленки, но начальство интересовал.
Одна из женщин, работавших вместе с Глебом, имела обыкновение подолгу не появляться на службе, постоянно опаздывать, заниматься в служебное время личными делами, но это тоже не интересовало начальника отдела. Глеб постоянно находился на рабочем месте, не плел интриг, никогда не увлекался спиртным, не опаздывал, но все равно — начальство им пристально интересовалось, не желая простить независимости в суждениях, самостоятельности и отсутствия «грехов», указав на которые, можно «поставить на место».
Когда Соломатин заплатил партийные взносы с суммы, полученной за полотна, один из сослуживцев отвел его в сторону и заговорщически прошептал:
— Скажи, сколько ты на этом действительно заработал?
— Не больше того, с чего заплатил, — ответил Глеб.
— Ладно… Не хочешь сказать? — подмигнул сослуживец.
Соломатин только недоуменно пожал плечами. Этот разговор был для него неожиданным и неприятным.
К его удивлению, подобные вопросы стали ему задавать все чаще, причем он услышал их от людей, которых раньше считал умнее и порядочнее. Недели через две Глеб уже страстно желал выйти на собрании на трибуну и заявить, что не стал миллионером и не собирается им становиться. И спросить в ответ собравшихся, почему никто не поинтересовался, легко ли было ему написать проданную с аукциона картину, сколько труда, сил, нервной энергии потребовала она от него, принесла ли ему радость познания нового, неизведанного ранее, которой он готов поделиться с товарищами, вернее, был готов, пока не убедился, что большинство из них это, к сожалению, нисколько не интересует. И еще он хотел спросить, где же чувство товарищества, радость за работающего рядом с тобой? Хоть бы поздравил кто-нибудь… А то лишь вопросы о сумме.
Постепенно тучи начали сгущаться. Глеба стали считать ловким махинатором и обвиняли в трате сил на картинки, в то время как силы надо отдавать работе.
— Он и на службе рисует… — авторитетно заявлял в курилке неопрятно-толстый филателист. — И опоздал один раз.
— Его мазню только в общественных туалетах продавать или на рынках, и то не купят! — вторил другой коллега, постоянно игравший в спортлото и в спортпрогноз с затаенной мечтой разбогатеть и открыть кооперативное кафе, безжалостно бросив основное место работы, на котором он к пятидесяти годам не достиг никаких успехов.
Почему-то каждый раз в группу семинара политзанятий, где Соломатин был пропагандистом, стала приходить проверяющая, полная, сурового вида женщина, скрупулезно выискивавшая недостатки: то Глеб не так осветил тему, то распустил группу, разрешив не конспектировать первоисточники, то не привел в беседе со слушателями цитат. И вообще, почему он проводит занятия вечером, когда приказано проводить их утром?
— Не переживайте, — сказала Глебу одна из слушательниц. — Мы ее знаем, она была у нас пропагандистом, но по требованию группы ее освободили. За неуважение к слушателям.
Соломатин изумился — как такой человек стал членом методического совета, проверяет других пропагандистов? Он сходил к члену парткома, отвечавшему за эту линию работы, но и там не нашел взаимопонимания:
— Перестань собирать сплетни! — досадливо дернув длинной, как у гусака, шеей, заявил партийный функционер. — А не то мы тебя заслушаем!
— Хорошо, — согласился Глеб. — Но ведь и вас можно заслушать, задать вопрос: почему вы ни разу не отчитались о собственной работе перед собранием коммунистов партийной организации, выдвинувших вашу кандидатуру в партком?
Лучше бы он этого не говорил! Но тогда, в запале спора, Соломатин не думал о последствиях.
Его заслушали на «узком составе» и обвинили во всех возможных грехах. Вспомнили и гонорары за картины, и перенос занятий политгруппы, и анонимки, которые неизвестно кто писал, но дыма без огня…
Пытаясь объясниться, Глеб натыкался на стену нарочитого нежелания понять и вызывал на себя град новых обвинений и упреков. Он высокомерен, не желает считаться с мнением коллектива, решил, что нащупал золотую жилу, и, как купчик из Марьиной рощи, полагает для себя все дозволенным, а сам даже не является членом творческого союза!
«Нет, — решил Глеб, — работать я здесь не буду, попрошу перевода». Узнав, что ему вынесли выговор, Соломатин только упрочился в своем решении. Придя домой, он ничего не сказал матери, поужинал и лег спать.
XVII
Вечером Филатов ловил себя на том, что отвлекается от сводок и уходит в мысли о случившемся, перебирает в голове чужие слова и жесты, подозревая в каждом из знакомых обладателя баритона или тайного осведомителя, доносящего о каждом шаге Филатова, каждом слове, чуть ли не о каждой, пусть даже невысказанной мысли. Жить с такими подозрениями тягостно, жутко.
— Добрый вечер, — приветливо поздоровался баритон.
— Что вам еще надо? — чуть не простонал Филатов. — Кажется, я уже сделал все: спустил фонды, добился согласования…
— Ну-ну, — успокоили его. — Давайте без нервов.
— Да?! Без нервов? Как прикажете понимать, что до сих пор не вернули расписку Ирины?
— Очень просто: надо еще кое-что сделать. Для вас это никакой сложности не представит, а премия увеличится.
— Нет! — твердо ответил Филатов и положил трубку.
Телефон снова зазвонил. Поколебавшись немного, Николай Евгеньевич опять взял трубку.
— Невежливо прерывать разговор, — сказали ему.
— Будете учить правилам хорошего тона?
— Не буду, — просто ответил баритон. — Поговорим по-мужски: коротко и по делу. Сейчас изменились правила приема комиссиями готовых объектов. Теперь не уедешь далеко только на технологии и расценках, надо помочь подкорректировать план.
— И все? — издевательски спросил Николай Евгеньевич.
— Да! — убежденно заявили на том конце провода. — Вы знаете, как именно это лучше сделать.
— Нет, я отказываюсь.
— Хотите новых неприятностей? — вкрадчиво спросил незнакомец.
— Пугаете? — Николай Евгеньевич взял сигарету, прикурил. «Ах, Боря Усов, советчик ненаглядный, как у тебя все просто получалось, когда другому-то советовал. Тебя бы сюда, к телефонной трубочке, да в мое положение: интересно, что бы ты самому себе присоветовал? Выкручиваться, пугать в ответ? Попробуем». — А я заявлю на вас.
— Кому? — похоже, услышав угрозу Филатова, баритон от души развеселился. — В милицию? Неужели расскажете, как надули наше родное государство на крупную сумму, распределив фонды по чужой подсказке?
— Ну, это вы бросьте! — оборвал Филатов. — Все было сделано по закону. И в министерстве подписали.
— Вот-вот, подписали. О чем тогда заявлять? Сами знаете, как та кошка, чье мясо съела. Это вы потом в Комитете партийного контроля про закон расскажете.
— Хорошо, в последний раз… Но расписку отдайте. И представьте материалы, я должен ознакомиться.
— Спокойной ночи, — пожелали Николаю Евгеньевичу. — Я вам еще позвоню… — И короткие
