— Хреново, — Рунин не отказал себе в маленьком удовольствии выдержать паузу. — Милиционер появился.
— A-а, моя милиция, — хихикнул Оракул. — Знаю…
— Народ нервничает. Надо меры принять.
— Примем, — заверил Оракул и зевнул. — Простите, не выспался. Знаете, чем хороша наша система? Развитой бюрократией! Где мальчик?
— Пока не нашли. Думаете, бюрократы нам помогут? — язвительно спросил Рунин.
— Может быть, — пропустил его колкость мимо ушей Оракул. — По крайней мере, когда ищут двое — я имею в виду вас и милицию, — шансы повышаются. Но соседство не очень приятное. Поэтому примем меры. Успокойте и поторопите исполнителей.
— Они делают все возможное и невозможное.
— Им за это платят. Работайте, я позвоню. Надеюсь дождаться наконец хороших вестей.
Услышав короткие гудки, Виктор Степанович сердито бросил трубку — не бегать же ему самому по улицам, высматривая пацана? Найдется паршивец, только вот когда?
XIII
Филатова сидела в машине напротив здания института, где училась ее дочь. Днем можно девочку не встречать, но сегодня надо ехать к портнихе на примерку. Дел столько, что остается лишь вертеться белкой в колесе. Николаю теперь все равно, ему уже ничего не надо, в отличие от оставшейся на грешной земле его жены, то есть вдовы. Вдовой, оказывается, быть тяжело. Раньше Нина Николаевна не задумывалась над этим — какой уж у ее Коли возраст, а тут… Сразу навалилась масса тягостных процедур — хорошо еще, Боря помог. Появилась необходимость постоянно думать о деньгах, имеющих отвратительную способность вдруг исчезать: вчера еще были, а сегодня их уже нет. И новых поступлений ждать неоткуда.
Господи, сколько проблем сразу! Чего стоит одно нездоровое любопытство милиции — приходят, выспрашивают, вынюхивают, считая себя в полном праве бесцеремонно вмешиваться в чужую частную жизнь. Еще раз спасибо Усову, взял на себя тяжкую обязанность говорить с бульдогом из уголовного розыска. Как она боялась, что в разговоре упомянут письмо, найденное у покойного мужа в столе, — вдруг Боря не выдержит, скажет. Но обошлось. Пока обошлось, а дальше?
Увидев дочь, выходившую из подъезда институтского корпуса, Нина Николаевна прищурилась, пытаясь разглядеть идущего рядом с ней мужчину: наверное, новый преподаватель?
Но тут она узнала его… Проклятый сыщик! Что ему здесь надо? Почти не помня себя от охватившей ее ярости, Нина Николаевна выскочила из машины, перебежала дорогу.
— Моя мама… — заметив ее, представила дочь Нину Николаевну.
— Мы знакомы, — слегка поклонившись, ответил Соломатин и улыбнулся. Его улыбка подействовала на Филатову, как красная тряпка на быка.
— Что вам надо? — она жалела, что не может стать выше ростом и поглядеть на него с презрением сверху вниз, уничтожающе, высокомерно. — Почему вы постоянно вторгаетесь в нашу жизнь, почему не даете нам покоя?! Отвечайте!
— Помилуйте, — развел руками Глеб. — Разве запрещено разговаривать с вашей дочерью?
— Вам — да! — отрезала Филатова. — Вы не разговариваете, вы допрашиваете, или как там у вас это называется?!
— Ваш муж покончил с собой при достаточно странных обстоятельствах, — осторожно подбирая слова, начал Соломатин. — У нас есть основания для некоторого беспокойства…
— Какие основания? — быстро перебила его Филатова.
— Послушайте, — Глеб начал сердиться, но сдерживал себя: зачем затевать с нервной и взбалмошной дамочкой спор на улице? Да и стоит ли ей говорить правду? — Настораживает отсутствие посмертной записки и ваш отказ от вскрытия тела. Наш долг разобраться…
— Вы? — Нина Николаевна побледнела. — Хотите сказать, что я сама угробила мужа? А вы ничего, с фантазией! — зло рассмеялась она, отступая на шаг от Глеба и меряя его презрительным взглядом. — Разобраться, помочь… Грош тебе цена вместе с твоей службой! Вы умные и прекрасные только в кино и книжечках, а в реальной жизни? Как защитите нас в случае опасности? Поставите пост, дадите телефон, по которому надо позвонить, когда придут убивать?
— Если не хотите, чтобы мы помогли, то мы не сможем помочь вовремя. Понимаете?
— Оставьте нас, — устало сказала Филатова, взяв дочь за руку. Они пошли к машине. Соломатин смотрел им вслед.
Усевшись за руль, Нина Николаевна спросила:
— Что ему надо?
— Не знаю, — помолчав, ответила дочь. — Он рассказывал о Николае Евгеньевиче.
Раньше Ирина всегда называла покойного Филатова папой, и «Николай Евгеньевич» неприятно резануло слух матери.
— Что же он рассказывал?
— Многое. Как работал, с кем дружил… Такое впечатление, что он прекрасно знает всю его жизнь. Лучше нас.
— Глупости, — отрезала Филатова. — От тебя он чего хотел конкретно?
— Ничего, — Ирина пожала плечами. — Оставил номер телефона.
— Дай сюда эту бумажку… — Нина Николаевна, держа руль одной рукой, требовательно протянула другую к дочери. — Ну?!
— Я его запомнила, — отвернувшись, ответила та.
— Тогда выбрось из головы! — приказала мать. Проклятый бульдог, задурил-таки девчонке голову. Как же, представитель романтической профессии, моложавый подполковник с интересной сединой.
— Мама, я не понимаю, что он сделал плохого? Разве мы виноваты в случившемся? Он мне объяснил, милиция имеет право…
— Право?! — взорвалась Нина Николаевна. — Грош цена праву, позволяющему совать нос в чужое белье! Знаешь, чего они хотят? Нароют грязи, изгадят память Николая Евгеньевича, заменившего тебе отца, обвинят его во всех грехах. У нас принято все грехи валить на покойников — не встанут, не ответят. А что потом будет с нами, подумала? Скоро придется машину продавать. Или ты будешь содержать ее на свою стипендию? Бедность, девочка моя, унизительна! Ты никогда не знала, что такое иметь одну пару чулок и дрожать над ней, не знала, что такое очередь в ломбард, не знала, что такое газета в туалете вместо рулона специальной бумаги. Это, — мать дотронулась до своего уха с бриллиантовой серьгой, — само не родится, за это биться в жизни надо, зубами выгрызать благополучие, сытость, дачу, шубу… А ты — «что сделал плохого?» Не сделал, так сделает! У них профессия — быть мерзопакостниками!
Губы у Нины Николаевны мелко и противно задрожали, потом дрожь передалась подбородку, но Ирина этого не видела — сидела, отвернувшись к окну.
— Нельзя так, — тихо сказала она. — Ты несправедлива к людям, мне кажется, часто была несправедлива и к покойному Николаю Евгеньевичу.
— Что? — мать притормозила, прижимая автомобиль к тротуару. — Что ты сказала о Коле?! Кто тебе дал право судить свою мать?! Отвечай!
Остановив машину, она резким рывком развернула дочь к себе, вцепившись ногтями в ее плечо.
— Пусти, мне больно, — попыталась высвободиться Ирина.
— Больно? — зло рассмеялась Нина Николаевна. — Ты не знаешь, какова настоящая боль. Отвечай, что тебе известно?
— Ничего, — дочь упрямо наклонила голову.
— Мерзавка! — мать с размаху влепила ей пощечину и тут же схватила в ладони лицо дочери, чувствуя, как по пальцам текут горячие слезы обиды, начала целовать, торопливо приговаривая: — Ну, прости, прости!
Ирина молча высвободилась, открыла дверцу и вышла на тротуар. Пошла, потом побежала,
