он, воткнув топор в ствол дерева. — Если бы нас получше кормили, мы могли бы и работать еще лучше.
Лаптев перевел Хромову его слова. Тот рассердился:
— Какого же им еще нужно? Три раза в день они получают горячую пищу, восемьсот грамм хлеба. Не пирожными же их кормить?
— Кстати, обед им еще до сих пор не привезли, — заметил Лаптев, — а уже второй час.
А Хромов уже пошел дальше.
— Вот видишь, — через плечо сказал он Лаптеву, — они могут работать, если захотят. Значит, нужно на них жать. А всякие ихние недовольства нечего выслушивать. Они, видно, забыли, что они в плену.
— Иногда выслушивать не мешает, а то мы вряд ли добьемся от них хорошей работы.
— Рассусоливать с ними я не намерен, — резко оборвал комбат. — Можешь сам этим заниматься, это больше по твоей части. А у меня свои меры… Петухов, подашь мне сегодня рапорт о выполнении нормы по твоей роте.
— Есть, — ответил не совсем довольным тоном Петухов.
Обойдя всех немцев из первой роты, комбат понял, что норму они вряд ли выполнят. Появление офицеров в лесу переполошило и без того суматошных немцев, женщины плакали, боясь предстоящего наказания.
— Паршиво у тебя идет дело, — сказал Хромов Тамаре. — Чем ты можешь это объяснить?
— За один день не обучишь людей работать, — угрюмо ответила она.
— Подумаешь, какое искусство — дрова рубить, — недовольно отозвался комбат, — что это, на гитаре играть, что ли?
— Да на гитаре-то им легче научиться, чем лес валить. Что же вы хотите, если они в первый раз в жизни взяли пилу и топор в руки? Нужно их учить, а не застращивать, — глядя прямо Хромову в глаза, выпалила Тамара.
Комбат шагнул к ней и грубо взял за плечо.
— Ты это что же, меня учишь? Меня, командира Красной Армии! Ты еще сопля! Поняла?
— Рукам воли не давай, товарищ Хромов, — раздался позади голос Татьяны Герасимовны. — Тут тебе не жены и не ухажерки, — она отстранила Хромова от Тамары и загородила ее своим большим телом. — Уж ты давай, командуй у себя в лагере, а в лесу мы начальники.
Тамара отвернулась и, чтобы скрыть слезы, бросилась в сторожку, где Влас Петрович точил топоры и пилы.
— Ты чего, Тамара Васильевна, заревана? — спросил старик. — Уж не немцы ли тебя обидели?
— Нет, свои, — тихо ответила она, села в угол и стала жевать печеную картошку, которую Влас Петрович приготовил ей на обед.
Комбат с Петуховым уехали, а Лаптев, завидев Татьяну Герасимовну, решил задержаться.
Наконец привезли обед на двух подводах, и Тамара побежала звать своих немцев. Услыхав про обед, все побросали работу и помчались к сторожке. Девчонка, привезшая обед, испугалась не на шутку, когда из леса вылетела целая ватага здоровенных мужиков и плотно окружила сани. Взмахнув черпаком, девчонка закричала:
— Что вы, с цепи сорвались, что ли? Отойдите сейчас же от термосов! Прольете — сами не жравши останетесь!
Лаптев и Татьяна Герасимовна поспешили на выручку.
— Станьте в очередь! — приказал Лаптев. — Чем больше будет порядка, тем быстрее получите.
Мисок для первого и второго в отдельности не хватало. Штребль махнул рукой:
— Лейте все в одну!
Его примеру последовали и другие. Только самые привередливые, вроде Чундерлинка и Ландхарта, предпочли встать в очередь во второй раз. Штребль, который ужасно проголодался, изо всех сил стараясь выполнить норму, с жадностью ел щи и гороховую кашу, и ему казалось, что он мог бы есть бесконечно. Женщины ели не спеша, и некоторые даже не осилили свою порцию. Хлеб они подсушивали над костром, насадив его на прутик.
Со второй ротой оказалось значительно труднее: крестьяне не признавали порядка, и, сколько Лаптев ни кричал, все получалась не очередь, а толпа. Стоило девчонке зазеваться, как из корзины исчезло несколько кусков хлеба. Недостача обнаружилась только тогда, когда не хватило хлеба последним. Девчонка пришла в ужас, а немцы, оставшиеся без хлеба, принялись причитать и браниться.
— Кто из вас взял лишнюю порцию хлеба? — строго спросил Лаптев. — Лучше сознавайтесь сами, хуже будет, если на вас укажут другие.
Немцы молчали, продолжая чавкать.
— Вашим четырем товарищам не хватило хлеба! Как вам не стыдно! — попытался увещевать их Лаптев, но заметив, что немцы не обращают на него никакого внимания, заорал: — Встать! Если не признаетесь, завтра все будете без хлеба сидеть!
Бледный, худой подросток, поставив миску на пень, дрожащим голосом сказал:
— Одну порцию взял я… Я ее уже съел. А Георг Ирлевек взял еще три порции.
Ирлевек волком поглядел на мальчишку-предателя.
— Дайте сюда хлеб! — приказал Лаптев.
Ирлевек неохотно стал извлекать куски из-за пазухи. Мятый хлеб крошился и выглядел совсем неаппетитно, но бёмы съели его с жадностью.
Лаптев велел девчонке налить им остатки супа. Презрительно посмотрев на Ирлевека, Лаптев повернулся и пошел в сторожку.
Татьяна Герасимовна и Тамара сидели у жарко натопленной печки. Влас Петрович точил топор.
— Вот окаянные-то! — ворчал старик. — Все лезвие изгрызено у топора, ровно камень рубили… твою мать! У пил зубья суки ломают, у топоров обуха раскалывают, топорищ не наберешься, — и старик для выразительности все прибавлял и прибавлял ругательства, не особенно стесняясь женщин.
— Уж ты больно, Влас Петрович, матом садишь, — недовольно заметила Татьяна Герасимовна. — Ни к чему это, особенно при немцах. А у тебя что ни слово, то матюг. Я слышала, и немцы у тебя переняли. Они, видно, думают, что это поговорка такая. А если они начальство матом обложат? Куда тогда деваться?
— Ладно уж… — буркнул Влас Петрович и почесал в затылке.
Лаптев и Татьяна Герасимовна стали собираться.
— Ну, прощай покуда, Тома. Объяви немцам: кто по два метра напилит, дадим еще двести грамм хлеба и талон на горячее питание. Но только смотри: по доброте сердечной поблажки никому не делай. А на комбата ты внимания не обращай. Мы его обломаем по уральскому обычаю, шелковый будет наш комбат, правда, товарищ Лаптев?
Надвигался вечер. Догорали костры, от них вился тоненький сизый дымок. Похолодало, и снег стал тверже. Тамара в последний раз пошла обходить бригады.
6
Штребль настолько устал, что, войдя в комнату и опустившись на нары, уже не мог стянуть с ног тяжелые, набухшие сыростью валенки. Только отдохнув несколько минут, он кое-как разделся и, несмотря на усталость, решил пойти умыться. А Бер как завалился на нары прямо в верхней одежде, так и лежал, жалобно постанывая.
— Я пальцем шевельнуть не могу, — сказал он Штреблю. — Провались все дрова, все нормы и все талоны! Может быть, вы будете настолько добры, Рудольф, что принесете мне ужин сюда? Честное слово, встать не могу.
Штребль взял большую банку из-под консервов и отправился в столовую. За столами его соотечественники усердно скребли ложками по глиняным мискам. Немки в белых передниках разносили на подносах дымящийся суп. У Штребля нестерпимо засосало под ложечкой. Он нашел свободное место и,
