— Собирайся на покос, Тома, — сказала наконец Татьяна Герасимовна. — Забирай немцев и айда за Малиновую гору!
— А лес как же? — растерялась Тамара.
— Пущай его растет! — засмеялась Татьяна Герасимовна, все еще ревниво поглядывая на Лаптева, и достала из сумки список немцев, который уже подписал Хромов. — Двадцать немцев тебе даем, самых лучших. Почти одни бабы, чтобы тебе легче было с ними управляться.
— Да я этих совсем не знаю, — недовольно сказала Тамара, глядя в список. — Я не хочу с ними…
— Не волнуйся, твои красавцы целы будут, никуда они не денутся, приедешь — увидишь, — Татьяна Герасимовна подмигнула Лаптеву, опять засмеялась тихонько. Потом стала собираться домой. — Может, проводишь меня, Матвеич? А то я, грешница, собак боюсь.
Лаптев проворно вскочил. Они вышли за ворота и пошли вдоль огородов. Закат предвещал на завтра хорошую погоду. Горы, окутываясь темнотой, становились темно-синими. Тихо журчал Чис, пробегая между отвалами. Подошли к берегу и долго смотрели под крутой его обрыв.
— Какая у вас рука холодная, — шепнул Лаптев, дотрагиваясь до ее полной, короткой руки.
— Значит, сердце горячее, — еще тише проговорила она.
— Это надо проверить, — он наклонился к ее лицу. Она отодвинулась.
— Скоро я поеду по покосам, долго не увидимся… Ты тогда всерьез говорил или, может, уже не помнишь, пьян был?
— Пьян был, но помню отлично. Вот только вы мне тогда ничего не ответили.
Она молчала. Потом, зябко поведя плечами и вздрогнув от холода, сказала усталым голосом:
— Пойдем по домам, что ли? А то до добра не договоримся…
У калитки Лаптев все же отважился ее обнять, предварительно оглянувшись по сторонам.
— Зря ты от меня убегаешь, — ласково сказал он. — Ей Богу!
Впереди громыхали две телеги, нагруженные немецким скарбом, котлами, ведрами, бренчащими косами, вилами, граблями. Мальчишка-бём погонял лошадь самодельным кнутиком, за телегами шла толпа немок в разноцветных юбках и платках. Влас Петрович правил другой лошадью и, как всегда, не переставая ругался. Тамара ехала верхом, задумчивая и сосредоточенная. Когда огибали лагерь, она с надеждой подняла глаза и вдруг действительно увидела Рудольфа в окне второго этажа. Он не спал, хотя час был очень ранний. Тамара быстро отвернулась, пряча счастливую улыбку.
Скоро обоз снова повернул, и лагеря не стало видно. Въехали в лес. Дорога то стремительно падала под гору, и тогда Буланка садилась на задние ноги, удерживая бренчащую повозку, то снова стремилась ввысь, петляя в оранжевом, стройном сосняке, сплошь заросшем брусничником. Солнце было еще невысоко, а сосны уже блестели, отливая золотом. В низинах начинала виться мошкара.
Немки весело болтали и напевали песни. Им было радостно — после скучного лагеря они очутились среди чудесного живого леса. Где-то совсем рядом куковала кукушка, щелкала кедровка, вселяя надежду о желанной свободе и возвращении в родные места. Куст красной смородины, попавшийся по дороге, немки ощипали за несколько минут.
— Как тебя зовут? — спросила Тамара по-немецки молодую крестьянку, подавшую ей ветку красных ягод.
— Алозия Эккер, фройлейн. Тут и моя сестра Эккер Катарина. Пусть фройлейн Тамара не беспокоится, мы все умеем косить.
Лес кончился. Переехав вброд речушку, телеги покатились по мягким травянистым полянам. Высокая трава хлестала по колесам, они оставляли за собой влажный глубокий след. Впереди замелькали крыши домиков. Это был прииск Неожиданный. Двое мальчишек со старательскими ковшами в руках копались в мутном ручье. На краю густого елового леса стоял старый шестиоконный барак. Здесь и остановились.
Тамара велела самой младшей из немок, Фрони, готовить обед, а сама вместе с другими немками принялась косить вокруг барака траву для ночлега. Влас Петрович отбивал косы. Когда сварилась каша, сели вокруг котла. Тамара, зная привычку немцев есть очень медленно, не торопила женщин, да и пшенная каша была слишком горяча. Съели по миске, Фрони дала добавок.
— Молодец, Хронька! — заметил Влас Петрович. — Дай Бог тебе мужика поздоровше!
После каши каждый получил по куску рыбы и по ложке сахарного песка. К хлебу никто не притронулся, кроме старого немца Панграца и мальчишки Оскара.
— Что же вы хлеб-то не едите? — удивилась Тамара.
— Хлеб мы съедим вечером, когда сильнее проголодаемся, — отвечала востроносенькая Барбара, сестра Оскара, и тут же отняла у брата хлеб и спрятала его за пазуху. Оскар надулся.
— Без хлеба вы целый день не прокосите. Возьмите с собой хоть половину, а если будете хорошо косить, получите вечером по триста грамм сверх нормы, — обещала Тамара.
Немки тотчас же извлекли из своих узелков хлеб, разломили на две части и половину съели с чаем — настоем шиповника. Панграц подумал и доел свой хлеб до последней крошки. «Изголодались, — с тревогой подумала Тамара, — трудно будет им косить целый день».
Но немки с первого же часа рассеяли ее сомнения. Когда она привела их на лесные, травянистые поляны, пестревшие цветами, они так дружно взялись за косы, так чисто и быстро начали косить, что Тамара, всего третий год державшая косу в руках, испугалась, что не поспеет за ними. Она хотела пойти первой, но не решилась, а пошла третьей после Алозии и Катарины. Сзади она все время слышала взмах косы Оскара и с трудом уходила от него. Но травы здесь были коские, широколиственные, и постепенно Тамара справилась и начала догонять быстроногую Катарину.
— Будет дурить-то! — ругался Влас Петрович. — Ты начальство или кто? Чего ты размахалась, как ведьма ночная? — он отбил свою косу и, встав первым, сказал Алозии: — Ну, теперь гляди не обмочись, Матрена немецкая! Поспевай за мной!
Старик широко взмахнул косой и двинулся вперед. Но Алозия не отставала ни на шаг. Влас Петрович прошел длинный прокос и остановился, смахивая пот. Алозия стояла рядом и улыбалась. Простодушное голубоглазое лицо ее тоже было в капельках пота.
— Чего ты оскаляешься-то? — сердито спросил Влас Петрович. — Думаешь, загнала меня? — и он выругался. — Гляди, мой прокос на сколь шире твоего. То-то, брат!
Тамара расхохоталась, глядя на Власа Петровича. Старик был искренне уверен, что немцы прекрасно понимают русский язык, да только придуриваются.
Косили до восьми вечера, пока не начала одолевать мошкара.
14
Дни были душные и пыльные. Разморенный жарой, поминутно вытирая пот со лба, Лаптев через проходную будку вошел во двор лагеря. Близился вечер, немцы уже вернулись с работы. Из столовой доносился шум голосов, и, как показалось Лаптеву, слишком уж громких. Он двинулся к столовой, но навстречу ему выскочил разъяренный и всклокоченный немец Штребль.
— Что такое? — сердито спросил Лаптев.
— Геноссе политишелейтенант, — проговорил, задыхаясь, Штребль, — будьте добры, прикажите этому подлецу Грауеру не прикасаться к тем вещам, которые ему не принадлежат! Он надел на себя костюм покойного Бера и таскается в нем по лагерю!
— Вы успокойтесь! — строго прервал его Лаптев. — Посмотрите, на кого вы похожи!
Штребль смутился, пригладил растрепанные волосы, вытер лицо платком и постарался улыбнуться.
— Ну, а теперь расскажите все по порядку, — садясь в тень, устало попросил Лаптев.
— Вот и они могут подтвердить, — горячо сказал Штребль, указывая на вышедших в это время из столовой немцев из первой роты, — я отказался от этих вещей для того, чтобы они были возвращены жене Бера, а не для того, чтобы ими воспользовался господин Грауер. Это просто подло!
Лаптев озадаченно молчал.
