решил: надо найти какую-то золотую середину, а главное — самому за всем следить, проверять выполнение всех своих распоряжений, а это значит, почти неотлучно быть на работе. Поздними вечерами, сидя на кухне у Черепановых, он листал выпущенные до войны, но абсолютно новенькие, видимо, никогда никем не читанные брошюры, которые наугад набрал в приисковой библиотеке, составлял себе подробный план работы, даже расчертил лист бумаги одному ему понятными графиками и в конце концов приступил к реализации этого плана.
Ленделю поступило распоряжение: немцам, не выполняющим норму, работать по двенадцать часов в день, всем выполняющим — улучшенное питание. Каждое воскресенье всем работать на подсобном хозяйстве — этому Лаптев уделял особое внимание.
— Это наша жизнь, — втолковывал он всем. — Без этого — беда! Голодать зимой будем.
Питание за последнее время в лагере значительно улучшилось: часть немцев увезли на покосы и на полевые работы, а их довольствие распределилось между остальными. Совхоз стал давать молоко, поспели овощи.
Немцы ходили повеселевшие, болтали с женщинами и заводили романы. Лаптев, зашедший поздно вечером в женскую роту, обнаружил там почти на каждой койке обнимающуюся парочку.
— Староста болен, — объяснил испуганный дежурный, — а без него некому распорядиться.
Смущенный Лаптев быстренько покинул второй корпус. Явившийся по его вызову Лендель смутился еще больше своего командира.
— Тут я почти бессилен… С этим трудно бороться, господин начальник лагеря. Улучшение питания…
— Улучшение вашего положения тем более обязывает вас быть дисциплинированными, — начал Лаптев, но осекся и закончил: — Согласитесь, нельзя же из роты публичный дом устраивать? Разрешаю приходить только к женам.
Лендель, красный от смущения, поклонился.
«Придется к зиме ясли открывать, — думал Лаптев по дороге домой. — Верно, что дело такое… Сам вот влюблен как мальчик… Но это уж слишком, на глазах у всех! Прямо бордель какой-то!»
Теперь он редко виделся с Татьяной Герасимовной. Договорились, правда, в ближайшее воскресенье съездить посмотреть покосы. При всей своей загруженности делами Лаптев никак не мог дождаться этого дня. Накануне поездки он улегся спать в сарае, чтобы ранним утром не беспокоить хозяев.
Было около четырех часов утра, когда Татьяна Герасимовна подкатила на легком тарантасе ко двору Черепановых. Лаптев крепко спал. Она обошла огородом, подкралась к сараю, прислушалась, потом осторожно открыла дверь. Посмотрев на спящего Лаптева, усмехнулась, забрала оба его сапога, брюки, китель и, спрятав их под ворохом свежего сена, проворно выбежала из сарая.
— Эй, комбат, вставай! — легонько постучала она в стенку.
Лаптев вскочил сразу, словно только и ждал, когда она позовет.
— Сейчас! — крикнул он, но оторопел, не найдя брюк и сапог. Тихий смешок вывел его из оцепенения. — Отдай брюки! — грозно приказал Лаптев и тут же засмеялся: — А то ведь я к тебе и без брюк выйду…
— Они под сеном, — отозвалась она. — Куда хорош бы ты был без брюк!
Он так торопился к ней, что никак не мог попасть в рукава кителя.
— Шинель возьми, замерзнешь, — тихо сказала Татьяна Герасимовна, когда Лаптев уселся рядом с ней в тарантас. — Холодно, роса…
— С тобой не замерзну, — шепнул Лаптев, подвигаясь к ней поближе.
— Не шути! — строго и серьезно оборвала она.
Дорога уходила в горы, петляя между кустов желто-красного шиповника. Солнце было еще совсем невысоко, сизая роса покрывала траву.
— Все просыпается, — улыбаясь, отметил счастливый Лаптев, поеживаясь и снова придвигаясь к Татьяне Герасимовне. — Куда мы едем-то?
— Сначала к Тамарке заедем. Немцев твоих посмотришь.
— Я о них не очень соскучился. Поехал только из-за тебя. Ты у меня сегодня не отвертишься…
— От чего это? — удивленно выгнув брови, спросила она.
Лаптев отнял у нее вожжи, привязал их к передку и, крепко обняв ее за плечи, попытался повалить на сено, которым был набит тарантас.
— Дурной же ты! — отпихнула его она. — Хотя б уж с дороги в лес своротил. Ведь тут люди ездиют.
Лаптев, чуть не разбив телегу об пень, погнал лошадь в лес. Лошадка мирно жевала траву, а они, позабыв обо всем, целовались.
— Поженимся? — наконец спросил он, гладя ее по волосам.
— Теперь, видно, придется. Не брезгуешь старухой?
— Со старухой спокойнее, — пошутил Лаптев. Татьяна положила ему голову на плечо, провела теплой рукой по щеке:
— Ты только, Петя, ребят моих не обижай. Ведь они сироты…
— Да разве я похож на строгого отчима? — Лаптев снова крепко обнял ее.
На покос к Тамаре они приехали к полудню. Места здесь были хорошо знакомые Татьяне Герасимовне. Вскоре они расслышали стук молотка, отбивающего косу.
— Давай, Петя, потихоньку подойдем, посмотрим, как они там…
Лошадку привязали у дороги, а сами по кустам незаметно подошли к косившим. Раздвинув ветки, Татьяна Герасимовна оглядела широкую поляну. Немцы шли друг за другом. Третьей косила Тамара. Даже издали она казалась осунувшейся и похудевшей. «Заработалась девка», — подумала Татьяна Герасимовна и потянула Лаптева за рукав.
— Здорово, девоньки! — звонко крикнула она, выходя из-за кустов.
Тамара вздрогнула, остановилась, а потом радостно побежала к ним навстречу.
Немки, увидев Лаптева, застыли в нерешительности: косить или ждать распоряжений?
— Перекур! — объявил Влас Петрович, выходя из-за свежесметанной копны. — Садись, матрены!
— Ну, как живете-то? — Татьяна Герасимовна испытующе посмотрела на Тамару и Власа Петровича.
— Хорошо, — сдержанно отвечала Тамара. — Погода выручает. День косим, другой гребем.
— Много ли травы сбито, считаешь?
— Гектар тридцать, думаю. Сметано десять тонн.
— На премию метишь? Тебя еще никто не обскакал. На других участках сведения похуже.
— Здесь трава хороша и покосы чистые, — уклончиво сказала Тамара.
Татьяна Герасимовна оставила Лаптева с косарями, а Тамару повела по поляне между рядов скошенной травы.
— Ты пошто, сударыня, сама косишь? — строго спросила она.
— А что? — Тамара удивленно вскинула глаза.
— Придется мне сюда другого прораба посылать, раз ты в косари записалась. Мне, матушка, начальники нужны, а рабочих у меня сейчас хватает.
— Что ж, так сидеть? — смутилась Тамара. — Я ведь немного…
— То-то, немного! Один нос у тебя остался, черная, худущая! — Татьяна Герасимовна положила руки Тамаре на плечи. — Ты скучаешь здесь, что ли, Томка?
— Да нет… А как вы там? Как в лесу?
— В лесу-то? Там хорошо… — она будто задумалась о чем-то своем, а потом вдруг решилась: — А еще тебе скажу, Тома: откоситесь, айда ко мне на свадьбу!
— Ой! — радостно взвизгнула Тамара и повисла у нее не шее.
— Опередила я тебя, девка! На твоей бы свадьбе гулять-то надо.
— Нет, — как-то печально ответила Тамара. — Я и не думаю…
Воротились домой уже к вечеру. Татьяна Герасимовна долго стояла на крыльце, боясь зайти в избу: щеки и губы горели, всю лихорадило, в жар бросало. Стыдно было матери-старухи и сына. Маленькая Нюрочка еще ничего не смыслила. «Что же это я натворила! — тревожно думала она, вспоминая все
