совещаний в Новоузенске Сапожков, бывший тогда председателем Новоузенского уисполкома, пригласил Василия на квартиру и там во время небольшой товарищеской пирушки покорил Серова простотой обхождения, смелыми замыслами (создание Заволжской автономной губернии) и любезными сердцу Василия взглядами (все наше, — бери и пользуйся!). Впоследствии, когда начались бои с белоказаками, зародившаяся дружба окрепла. Сапожков стал командиром бригады, Серов — командиром Орловско- Куриловского полка; начальник и подчиненный по-прежнему были довольны друг другом. Сапожков не прижимал с дисциплиной, сквозь пальцы смотрел на проделки Серова и его полчан, а Василий, чья лихость, бесшабашность гремели по дивизии, старался угодить комбригу…
Серову вспомнился комиссар Орловско-Куриловского полка Иван Васильевич Букреев. Парнями они дружили, в полку же дорожки у них разошлись. Серов не узнавал Ивана Букреева. Придет комиссар утром и начнет зудить:
— В полку за ночь было три изнасилования и семь грабежей. До каких пор это будет продолжаться? Уж и так мужики говорят: белые грабили, сильничали, красные грабят, сильничают. Какая же разница?
— Это кулацкие разговорчики, — яро защищал Василий полковую братву.
— Не понимаю я тебя, товарищ Серов. Как можно потакать разным негодяям, позорящим звание красного воина, оставлять безнаказанными насилия, грабежи… В конце концов… — Букреев, когда волновался, то, вбирая воздух в легкие, коротко всхлипывал, — давала себя знать старая контузия.
— Ты, комиссар, хлюпай не хлюпай, а своих людей я в обиду не дам. Запомни раз и навсегда! — враждебно говорил Серов.
Букреевских рук дело, Серова тогда отстранили от командования полком, а на его место прислали бывшего царского офицера полковника Иванова. Зубами скрипел Василий. Он, Серов, создавший этот полк, громивший с ним белую сволочь, примет батальон и будет подчиняться какому-то золотопогоннику! Ни за что на свете! Страстно, безумно хотелось, выхватив маузер, одну за другой загонять пули в холено-барскую морду офицерика, но… лезть на рожон друзья-приятели отсоветовали, — лучше провернуть дело тихой сапой.
Именно тогда в полку поползли нехорошие слухи: «Наверху в штабах засели генералы с партбилетами, шлют к нам офицерье, хотят продать революцию. Беднякам, простому народу снова нет хода, — сняли нашего Ваську Серова, поставили полковничка». Ползли слухи, множились, клевета распускалась махровым цветом, от яда ее начинали бродить в головах мятежные мысли. Для недовольства было много причин; усталость от боев, трудности похода, перебои со снабжением, ко всему этому недобрые вести из дома: разруха, нужда, что ни день, то в подводы наряжают, соли нет, спичек нет, керосина нет, всем селом «вечный огонь» под золою сохраняют, друг к дружке за жаром бегают.
Вспомнил Серов и то, как вызвал его Сапожков и шепотом приказал: «…Завтра ночью Мусульманский полк арестовывает комиссаров и коммунистов… Приказов Дементьева[18] не выполнять!.. Наступать не пойдем. Белые два месяца стоят спокойно, им война тоже не всласть. Может быть, добром о мире договоримся. Понимаешь? Еще вот что: сам ни во что не вмешивайся, пусть орудуют другие, а твое дело сторона.»
Серов созвал «своих» ребят и передал им слова Сапожкова. Наскоро посовещались и решили в первую очередь «убрать» комполка Иванова, комиссара Букреева, замкомполка и некоторых других.
10 января в шести полках 22-й дивизии вспыхнул мятеж. Ручьями полилась кровь. В Орловско- Куриловском полку были убиты Букреев, Чертков и оказавшийся здесь случайно политиком штаба 4-й армии Челыхаев. Иванову удалось спастись: то ли его кто-то предупредил, то ли по чистой случайности, но накануне он уехал на станцию Деркул и не вернулся.
Утром куриловцы собрали митинг и с большим трудом «упросили» Серова принять командование полком.
И еще одна беседа с Сапожковым так же с глазу на глаз, заговорщическим полушепотом. Мятеж, вопреки ожиданиям, не разгорелся буйным пламенем, а начал чадить, шипеть, дымить, как костер под проливным дождем, и Сапожков приказал:
— Со своим полком, товарищ Серов, обезоружишь изменивший революции 193-й полк. Тебе помогут новоузенцы. Допрежь того арестуй у себя зачинщиков мятежа и держи под крепким караулом!
От удивления у Серова округлились глаза, и Сапожков, заметив это, добавил:
— Из восстания пока ничего не вышло, но отвечать за него своими головами нам нет расчета, — лучше пусть другие поплатятся.
После недолгого раздумья Серов выполнил приказ.
— Что же ты друзей предаешь? — в упор спросил тогда Василия один из арестованных и плюнул прямо в глаза.
Чтобы отогнать неприятные воспоминания, Серов оглянулся на растянувшийся по дороге бывший 8-й казачий полк.
«Уральские казаки. Эти знают, на что идут, зачем идут. У каждого была усадебка, лошади, быки, овцы, на худой конец десятин двадцать посева, от зерна закрома ломились, и рядом дешевые батраки — новоузенские, николаевские… Впрочем, и у казаков есть неимущие. Вон едет мергеневский казак Полуянов. Какое у него богатство? Пара рук с мозолями. А ведь заодно с толстосумами! Таких полуяновых в полку много, и надо полагать, что драться они будут шаляй-валяй, с прохладцей, при неустойке сразу ручки поднимут. Гм! Тычется народ во все стороны на манер слепых котят, и я тоже. На что нужен мне этот мятеж? Рассчитаться с коммунистами? Неплохо. А еще что? На кой ляд сдалось мне мужичье царство? В земле ковыряться, дерьмом мазаться, быкам хвосты крутить?»
Запутавшись в мыслях, Серов длинно и вычурно ругнулся. Ехавший рядом Усов от неожиданности вздрогнул:
— Чего это ты?
— Так, слепень укусил.
Навстречу подъезжала группа конных. Они вели с собой двух киргизов [19], босых, с разбитыми в кровь лицами.
— Столкнулись с ихним разъездом. Под этими коней убили, — доложил начальник разъезда.
— Какой части? — щурясь, спросил Серов.
— Кыргысский кавискадрон, — ответил один из пленных. Он был очень молод, этот боец. На ребячьем, сделавшемся от страха пепельно-сером лице читалась мольба о пощаде. Его товарищ, видимо, был иного склада. Сухощавый, словно туго связанный из одних мускулов, с перетянутой ремнем осиной талией, он стоял на широко расставленных кривых ногах прирожденного кавалериста. Глаз не поднимал, но в уголках рта гнездилась презрительная усмешка над самим собой, столь глупо попавшим в беду, и над этими людьми, которые обрадовались легкой победе. Серов понял и позу, и выражение лица пленного.
— Зачем к большевикам пошли? Ну! Ты, косоглазый! — ткнул он ножной шашки в грудь старшего киргиза.
Тот попятился, но не оробел.
— Зачем бедняк-киргиз пошел к большевикам? Ты не знаешь? — в этом ответе звучал вызов.
— Замолчи! — прервал его Серов и повернулся к младшему: — А ты?
У молодого тряслись губы, но он внятно ответил:
— Моя ипташ[20] Ленин слушай. Ипташ Ленин правду сказал.
— Ишь ты! — удивился не ожидавший такого ответа Серов и на мгновение задумался: — Этого в расход, — показал он на старшего киргиза. — А этому отрубить руки, отрезать нос и губы, посадить на коня и пустить к своим.
Решение пришло к Серову неожиданно, — из ряда вон выходящая жестокость была ударом по собственным колебаниям.
Другая половина «Армии правды» под командованием самого Сапожкова двигалась на юг, на Озинки. Катился колобок и день ото дня делался все больше, — всякий мусор, всякая дрянь липла к нему. Близ Озинок к мятежникам присоединились три сотни «зеленых»[21] во главе с атаманом Киреевым. Поморщился Сапожков, глядя на такое пополнение и не удержался — съязвил:
— Тараканий лозунг — не трожь меня, и я тебя тоже, — придется забыть.
В придорожной деревеньке к Сапожкову привели пленных.
