расчеты, планы. — Сватами пошлю Костю, — он мастак по таким делам, — и Ивана Ивановича», невольно улыбнулся командир эскадрона, представив Тополева в этой роли.
рассказывала песня.
Верстах в пятнадцати от хутора Переметного отряд остановился и выслал кавалерийские разъезды. По полученным сведениям полк Усова, уходивший от Уральска на северо-запад, изменил направление. Это надо было уточнить. Второй, третий и четвертый взводы эскадрона ушли в разведку. Взводу Кондрашева было приказано идти на север до Святой ростоши, обозначенной на карте двумя тоненькими коричневыми черточками с зеленым пятнышком наверху. Плохой маршрут: ни деревень, ни хуторов, где можно бы разжиться холодным со льда молоком, утолить жажду кисловатым взваром из сушеных яблок, дуль и вишен, а если попадется тароватая хозяйка, то подкрепиться яичницей с кипящими на сковородке ломтиками нежного, сочного, с розоватым отливом свиного сала. Ничего такого здесь не предвиделось, — ростоши, буераки с высоченнейшим бурьяном, да седые от ковыля бугры и курганы.
У подножия Лысого Мара[22] разъезд остановился. Кавалеристы, ослабив подпруги, разнуздав коней, пустили их щипать уцелевшую на северной теневой стороне редкую травку. Кондрашев полез на вершину кургана, где уже стояли дозорные Чикомасов и Митин. Толково был насыпан когда-то Лысый Мар: на десятки верст раскинулась вокруг доступная взорам степь. Рыже- сизоватые просторы ее прорезывали буераки, белесыми от полыни заплатами виднелись брошенные залежи. На горизонте пучились пузырями сторожевые курганы. На север от Лысого темно-зеленой ящерицей лежала Святая ростошь. Ее отроги, по два с каждой стороны, напоминали лапы животного, а узкий ручеек из кустарников, к устью сходивший на нет, — извилистый хвост. Над степью повисло выцветшее от июльской жары белесо-голубоватое небо. Ширь, простор, и от того, что негде спрятаться, укрыться, рождается в душе чувство тревоги.
— Ну, что? — спросил Кондрашев наблюдателей.
— Не видать. Наверное, он хуторами прошел, — ответил Митин.
— Товарищ комвзвод, — вмешался в разговор Чикомасов. — Почему эту ростошь Святой назвали?
— А-а, ерундовина! Старики говорят, что в давние времена лес рос наверху, а потом по неизвестной причине съехал вниз. После этого и стали звать ростошь святой.
— Почему же святой? Может быть, тот лес черти спихнули.
— Может… Да ты что ко мне привязался? — рассердился Кондрашев, считавший, что о таких вещах и разговаривать не следует.
— Кто-то едет, — произнес Митин. — Вон, правее ростоши. Ну да, едет на телеге. Приспичило кому-то в такое время мыкаться по степи.
— Не иначе — нужда погнала!
Замолчали. Придавленную тишину нарушало лишь надоедливое стрекотание кузнечиков. То один, то другой из них с шуршащим шелестом крыльев взлетал и неуклюже падал обратно в траву.
— Одноконная подвода, — повторил Митин. — Правит баба, а телега вроде порожняя.
— Чикомасов, возьми с собой одного человека и добеги до ростоши. Кстати, проверьте, что за баба едет и куда!
Чикомасов побежал с кургана, а Кондрашев опустился и лег на горячую землю, положив руки под голову.
Лысый Мар… В прошлом году на этом самом месте белоказаки зарубили старшего брата Кости — Дмитрия. Убивали зверски — клинками обтесали голову словно кочан капусты, — ни ушей, ни носа, ничего не оставили. Костя сам ездил за телом брата. Разве такое забудешь?!
Отгоняя воспоминания, Кондрашев поднялся.
Устя правила лошадью, Андрей врастяжку лежал на сене.
— Андрюшенька, вершники! — тревожно проговорила Устя, когда повозка начала спускаться в Святую ростошь.
— Где? — Андрей поднял голову.
— Возле мара. Двое вроде сюда бегут.
— Затруси меня сеном!
— За дезертирство тебе что будет?
— Ничего. Заберут в часть и отправят на формирование.
— А вдруг дознаются, что ты из караульного батальона?
— Ну и что же из того? Неужели там досе не разобрались, кто убил комроты!
— Нехорошо у меня на сердце, Андрюшенька.
— Не робей, сестренка, обойдется! — ответил Андрей и спрятал голову в сено.
— Здорово, землячка! Далеко ли путь держишь, справился Чикомасов, избоченившись в седле. Кавалерист был неравнодушен к хорошеньким девушкам и при случае непрочь был приволокнуться.
— В Шильную Балку, к дяде, — ответила Устя.
— Дорога не близкая. И одна? Бесстрашная ты девушка.
— Уж какая есть.
— Айда с нами, — вместе веселее.
— Мне одной не скучно! Но-о! — дернула Устя вожжами.
Чикомасов искал подходящие для разговора слова.
— Эх, судьба солдатская, — мыкаешься, мыкаешься по свету, как неприкаянный, никто тебя не пожалеет, никто не приголубит…
— Хочешь, кнутом приласкаю? — серьезно предложила Устя.
— Это ты со всеми такая обходительная или… Поди, есть какой-нибудь счастливец, что в рубашке родился? А? Есть ведь, девушка?
— Может быть, и есть, — согласилась та.
Дорога пересекала ерик, на дне его шагах в пятидесяти правее блестела в калужине вода.
— Родник, — сказал бывший с Чикомасовым красноармеец. — Давай коней напоим!
— Можно, — согласился Чикомасов. — А ты поить будешь? — спросил он Устю.
— Нет, — ответила та, радуясь, что непрошеные попутчики наконец-то отстанут.
Красноармеец, свернув с дороги, поехал прямо по бурьяну к воде. Вдруг его конь захрапел и
