за винтовкой.
— Не-ет, я лучше сам, — отказался Андрей, не желая расставаться с оружием.
«Бах!» — отрывисто гакнула винтовка, и в шуме неслышно растворился сухой щелчок револьверного выстрела.
Стоявшим поодаль показалось, что командир первой роты нагнулся и спрыгнул с тачанки, но ближние видели, как тяжело опустилось тело, как кулем перевалилось через доски и, вздрогнув, успокоилось у заднего колеса. Несколько мгновений было слышно лишь тяжелое дыхание людей, а затем на высокой ноте прозвенел одинокий голос:
— Кто стрелял?!
Сразу загомонила толпа.
— Какая стерва убила командира?
— Ему самому пулю загнать!
— Бей!
— Держи его!
— А-а-а-а!
Пряча наган, Грызлов потянул Андрея;
— Идем скорей!
— Кто же его убил? — растерянно бормотал тот.
— Наплевать! Иди.
Костя Кондрашев был прислан в караульный батальон для связи и с самого начала оказался свидетелем развернувшихся событий. Он видел, как оттерли комбата и комиссара в сторону, как выступал очутившийся неведомо какими путями в караульном батальоне Егор Грызлов, как упал комроты, и успел заметить дымящуюся винтовку в руках Андрея Пальгова. Кондрашев не знал, что этот красноармеец брат Усти, — им не приходилось встречаться, — и только лицо показалось очень знакомым. Кондрашев бросился к стрелявшему:
— Это он, вот этот!
Однако сквозь толпу пробиться было нелегко, а с повозки-трибуны уже говорил командир батальона:
— Товарищи! Сейчас у нас на глазах убит вражьей пулей лучший наш товарищ, командир первой роты. Это дело рук сапожковца. Как видите, они бесстыдно лгут — не правду, а убийства, кровь, бандитизм несут они. Митинг считаю закрытым. Ротам занять указанные места в обороне! Выполняйте!
Пройдя садами километра два, Грызлов и Андрей вышли на берег Чагана. Здесь Егор решил перевести дух.
— Садись! — бросил он.
Легли, закурили.
— Куда же ты теперь? — спросил Грызлов.
— Не знаю, — чистосердечно признался Андрей.
— Давай со мной!
— К Сапожкову?
— Да.
— Нет, не пойду.
— Дурак, — хладнокровно заметил Егор. — Ведь видели, что ты застрелил комроты. Такое дело не простят.
— Я в него не стрелял, — словно оправдываясь, проговорил Андрей.
— Попробуй докажи! Не поверят, браток. К стенке — и весь разговор!
— На первое время схоронюсь, пережду, а там видно будет, разберутся, дознаются, кто убил, — вслух рассуждал Андрей.
Расстались они, как люди случайно встретившиеся. Егор переправился через Чаган и скрылся в прибрежных кустах, Андрей побрел вверх по реке.
На третью ночь он входил в родной хутор. Крадучись, словно вор, пробрался задами и постучал:
— Открой, мама! Огня не зажигай!
Устя и мать долго расспрашивали о случившемся, ахали, вздыхали и в конце концов сошлись на одном: Андрею ехать к дяде Никанору в Шильную Балку, там переждать грозу.
Пока мать собирала на дорогу пышек, сала, мешочного молока и вообще всего, что понадобится в дальнем пути, Андрей и Устя смазали тележку, наложили в нее сена, задали лошади овса. Устя должна была отвезти Андрея в Шильную Балку и возвратиться с лошадью в Гуменный.
Взять Уральск сапожковцам не удалось. Встреченные сильным пулеметным и ружейным огнем, бризантными снарядами дальнобойных орудий, они повернули вспять. Для преследования их из Уральска был послан отряд, в состав которого вошел и Соболевский эскадрон.
С песнями выехали эскадронцы за город, и хоть бы один оглянулся, — надоело разъезжать патрулями по ночным улицам да гонять с пакетами во все концы. Из Соболева, небось, выезжали не так: сколько осталось в станице черноглазых, кудрявых, голосистых, смешливых девчат, привороживших сердца лихих конников! А в Уральске что забыли? Пыль да булыжник, ничего завидного.
Костя Кондрашев ехал хмурый: перед глазами до сих пор стояли митинг в караульном батальоне, убитый командир и дымящаяся винтовка в руках негодяй.
«Какой подлец! — злобился Костя. — Но на кого он так похож?»
Щеглов подтягивал общему хору. Видневшиеся впереди зеленые сады по Чагану напоминали хутор Гуменный, свидания в вишневом переулке. «Давно ли расстались, а уже думается о встрече. Вернемся из похода, — засватаю. Какого черта упускать счастье! — рассуждал Щеглов, забыв прежние сомнения,