предохранителя. — Кто?!
Ответа не было.
«Сейчас он выстрелит», — мелькнула мысль. Щеглов торопливо прицелился и нажал на спуск.
«Бах!»
Тот, впереди, не шелохнулся.
Второй выстрел, — то же самое. Что за чертовщина?! Не отвечает, не движется и не падает! Щеглов подъехал ближе. Вот оно что! Человек стоял на самой дороге, а рядом виднелись свежие следы санных полозьев — его объезжали. Косясь и храпя, гнедой миновал вмороженного в лед мертвяка и нервно метнулся вперед. Однако Щеглов остановил его.
«Кто этот человек?»
Щеглов подошел к жуткому монументу. Сквозь тонкую корку льда черты лица погибшего нельзя было различить, лишь на шлеме ягодой-клубничкой краснела звездочка.
«Звери! Где не пройдут — там кровавый след оставят».
Щеглов на мгновение задумался, как убрать мертвеца с дороги, а затем, сняв карабин, открыл стрельбу. Пули крошили лед, после второй обоймы мертвец качнулся и упал. Щеглов оттащил труп в сторону и вскочил на гнедого.
Вскоре завиднелись огни Любицкого, запахло кизячным дымом.
Следующая ночёвка была в Карловке, большом селе верстах в пятнадцати от Любицкого. Здесь, ожидая кавполк, простояли весь день и собрались провести еще одну ночь, но перед вечером было получено приказание выступить в Рахмановку, соединиться с находящимся там эскадроном ВЧК и двигаться на Тарасовку.
За сутки кони отдохнули, и восемнадцать верст от Карловки до Рахмановки мелькнули незаметно. Головной заставой шел взвод Кондрашева. У рахмановских огородов его остановили вооруженные.
— Стой! Кто идет?
— Застава кавдивизиона. А вы кто?
— Поворачивайте назад!
— Что?!
— Поворачивай, говорю, назад! В село вас не пустим.
Кондрашев опешил:
— Вы что, белены объелись?
— Ничего не объелись.
— Так вы — вакулинцы?
— И не вакулинцы. В село к себе мы никого не допущаем — ни красных, ни вакулинцев. Вот и весь сказ.
Видя, что тут не сговоришься, Кондрашев послал связного в дивизион, и у въезда в Рахмановку остались стоять две группы: головная походная застава кавдивизиона и кучка рахмановских мужиков.
Выслушав связного, Щеглов доложил об этом командиру дивизиона.
— Кто не пускает?
— Вроде рахмановские жители.
— Там же должен быть эскадрон ВЧК, — вмешался комиссар.
— Ерунда какая-то! Поедемте, посмотрим сами! — решил комдив и хлестнул коня. Комиссар и Щеглов поскакали за ним.
— Кто вы такие? Почему остановили заставу? — коршуном налетел комдив на стоявших.
От кучки отделились двое: один с винтовкой-обрезом, другой с вилами.
— Мы, товарищ хороший, — самооборона местная, — объяснил передний. — Свое село охраняем.
— От кого? От бандитов?
— От кого доведется, от чужих, значит.
— А Советскую власть вы признаете?
— Как же, как же, мой хороший!
— А Совет у вас есть?
— Имеется Совет.
— Так почему же вы красноармейскую часть не хотите пустить в село? Или Красная Армия вам чужая?
— Да ведь мы…
— А большевики в вашем Совете есть? — перебил его комиссар.
— Чего нет, того нет, мой хороший.
— И раньше не было?
— Были, были, мил человек.
— А сейчас почему нет?
— Несоответствующие люди оказались, ну и заменили их миром.
У комдива иссякло терпение.
— Ну-ка, мил человек, уйди с дороги! Не замерзать же нам тут в степи! — и он послал коня.
В тот же момент мужик с вилами бросился вперед. Сухо треснул револьверный выстрел, — то державшийся начеку комиссар опередил нападавшего и спас комдива от удара вилами. Без команды кавалеристы ринулись вперед, смяли и обезоружили «самооборону».
— Кондрашев, брось! Что ты его треплешь? — крикнул Щеглов барахтавшемуся в снегу командиру взвода.
— Он, сволочь, обреза не отдает, — цедя сквозь стиснутые зубы, отозвался тот. — Вставай, гад, и марш вперед, да не оглядывайся! — скомандовал Костя, отняв наконец обрез.
В самой Рахмановке всё было спокойно. Никакого отряда ВЧК в селе не оказалось.
— Штаб будет здесь, — сказал комдив, показывая на высокий с подклетью дом, крытый железом. Он стоял на отшибе от других, на краю села. — Товарищ Щеглов, один взвод вы расположите на выезде в Тарасовку, второй — на порубежинской дороге, а третий пустите патрулями по селу. Второй эскадрон займется обысками и сбором оружия. Сами будете находиться при штабе.
— Товарищ комдив, разрешите мне быть с патрулирующим взводом?
— Вы слышали мое приказание?
— Слышал.
— Будьте добры выполнять!
Отправив взводы, Щеглов зашел в штаб. Хозяйка дома, женщина средних лет, разжигала самовар. Дело у нее не клеилось, — угли не хотели загораться, щепки падали из рук на пол. Черные глаза хозяйки злобно блестели, губы беззвучно шевелились.
— Дайте помогу! — предложил Щеглов.
— Управлюсь без сопливых!
Комдив с комиссаром, склонившись над столом, рассматривали карту.
Вскоре начали приходить бойцы и командиры второго эскадрона. Они приводили арестованных, докладывали о найденном оружии. Привезли целый воз отобранных винтовок и обрезов.
Щеглову надоела сутолока, непрерывное буханье дверью, мешанина из слов, восклицаний, топот ног и мелькание снующих взад-вперед людей, и он вышел на улицу.
«Вызвездило, но морозец не сильный, — весна чувствуется». — Щеглов полной грудью вдохнул чистый ночной воздух. Над головою на тёмном бархате неба прерывисто мигали звезды, широкой лентой из алмазной пыли протянулся Млечный Путь.
Щеглов подошел к Гнедому, потрепал его по шее. Конь тихонечко заржал.
— Кто там? — послышался оклик с крыльца соседнего дома.
— Это ты, Гришин?
— Я, товарищ комэск.
— Где устроился?
— Да вот в этой избе вместе со штабными коноводами.
— Хорошо?
