нельзя, стрелять — тоже. Противники пустили в ход приклады, кулаки. Кондрашев схватился с одним щуплым, тиснул его шею так, что тот захрипел, но тут кто-то ударил взводного сзади по затылку, и Костя, теряя сознание, ухватился за конскую гриву. Вокруг сопели, боролись. Бандитов было в несколько раз больше, и победа осталась за ними. Обезоруженных красноармейцев погнали к центру села. На главной улице к ним присоединили новую группу пленных. Среди них Костя узнал красноармейцев из взвода Тополева и кое-кого из второго эскадрона.
Пленных заставили перейти на другую сторону улицы и остановили. У ворот были привязаны оседланные лошади, а перед ними на снегу насыпана горкой пшеница. Озорная буланая кобыленка, видимо насытившись, била копытом, и ядреные зерна летели во все стороны. Не выдержала у Кондрашева душа хлебороба:
— Боретесь, кубыть, за хлеб, а сами что творите?
Стоявший рядом бандит молча ударил Костю по лицу.
— Замолкни, гад!
Затем, оглядев пленного с ног до головы, он отвел его от остальных.
— Скидавай валенки! — Поднял плеть. — Ну!
Понимая, что сопротивляться бессмысленно, Кондрашев сел и разулся, а бандит, получив валенки, похвалил:
— Добрая обувка!
В это время раздалась команда:
— Заходи во двор! Живо!
Теснясь в воротах, пленные зашли во двор. Оттуда их погнали на зады, на выгон.
«На расстрел ведут, сволочи!» — сообразил Кондрашев.
Погреб! На белом снеговом покрове виднелась черная квадратная дыра. Не раздумывая, Костя прыгнул, ударился локтем о творило и мягко упал на дно.
«Видели или нет?»
Однако в светлом четырехугольнике над дверью никто не появлялся, а вскоре стихли и голоса. Значит, прошли, не заметив. Кондрашев сгреб под себя гнилую солому, старые листья, поджал ноги и, укрыв их полами полушубка, прижался к мерзлой стене.
Перед налетом на Рахмановку Кузнецов приказал Марусе:
— По льду Камелика подойдешь к Рахмановке вот здесь, где излучина, а когда начнется стрельба, выходи на Карловскую дорогу! Смотри, чтобы ни один большевик в Карловку не ушел! Пулеметчик у тебя надежный?
— Вполне.
— Ну, действуй!
На излучину Камелика Маруся пришла, едва начало брезжить. Остановила свой отряд на накатанной дороге из Рахмановки на хутора и разрешила курить. Воздух заметно серел. Сзади, со стороны Тарасовки, потянуло дымком. В Рахмановке истошно заорал первый петух, ему вразнобой отозвались другие, и не успели петухи замолчать, как загремели выстрелы.
— За мной рысью! — скомандовала Маруся и первой направила лошадь в снег, чтобы напрямик по целине попасть на Карловскую дорогу. Однако по снегу рысью ехать было невозможно, — лошади вязли по брюхо.
— Гляди! Погляди назад! — послышался голос Семена.
Маруся оглянулась. На только что оставленную дорогу из Рахмановки вынесся вороной конь с пышной развевающейся гривой, а у копыт вниз головой волочился красноармеец.
— Черти, что ли, его гонят с убитым? — удивился Семен, а в следующее мгновение воскликнул с неподдельным восторгом: — Вот это да! Уйдет ведь!
«Убитый» неожиданно ожил и одним махом очутился в седле.
— Догнать? — предложил кто-то из задних рядов.
— Далеко уже. Ну и ловкач!
Всадник на вороном коне скрылся за увалом.
— Вперед! — торопила Маруся.
До Карловской дороги оставалось шагов двести, когда на ней показались отступавшие красноармейцы.
— Опоздали! — проворчал ехавший за Семеном бандит.
— За смертью не торопятся, — насмешливо одернул его другой.
Заснеженная лощина кончилась, и Маруся первой направилась к переулку наперерез отступавшим. В переулке она чуть не столкнулась со скакавшим из Рахмановки красноармейцем, опоздала на какую-то долю секунды и пустилась вдогонку. Расстояние между ними быстро сокращалось, — Марусин конь был резвее. Однако красноармеец оказался опытным воякой, потому что все время жался к левой стороне дороги, оставляя Марусе правую, самую невыгодную — рубить проще всего направо назад. Маруся сообразила это слишком поздно, хотела задержать лошадь, но та, разгоряченная, не слушалась поводьев и несла всадницу под удар.
Красноармеец оглянулся и взмахнул шашкой. Увидя блеснувшую сталь, Маруся пронзительно завизжала:
— А-а-а-а!
— Баба! — изумился красноармеец и, слегка повернув клинок, ударил не лезвием, а плашмя.
Удар пришелся по носу и по правой щеке. Маруся вылетела из седла, перевернулась в воздухе и упала на плетень. Острый кол прошил шубу, и атаманша повисла на изгороди. Подскакал Семен. С большим трудом ему удалось сломать кол и освободить Марусю.
— Эх, ну и разукрасил же он тебя!
Действительно, нос и щека так распухли, что правый глаз почти закрылся. Вся правая сторона лица сделалась сине-багровой.
— Чего же стоять? Поедем в село! — предложил Семен.
— Перевяжи меня, неловко так-то людям казаться, — попросила Маруся.
Мимо них скакали бандиты. Назад, в Рахмановку, везли захваченный красноармейский пулемет. Рядом с пулеметом лежал окровавленный труп.
— Комиссар ихний, — крикнул правивший лошадью бандит.
У высокого дома на краю села собралась толпа. В центре круга на снегу лежал труп комиссара, а на нем, как ведьма, выплясывала дикий танец, топтала ногами, плевалась, причитала черноглазая хозяйка дома, где стоял дивизионный штаб, — ей сказали, что ее мужа ранил комиссар.
Семен из любопытства остановил лошадь.
Маруся равнодушно взглянула на беснующуюся женщину, отвернулась и поехала прочь.
— Устинья Матвеевна! Устинья Матвеевна! — вполголоса позвал кто-то.
От кучки пленных отделился красноармеец.
— Устинья Матвеевна, спасите!
Маруся остановила лошадь.
— Спасите! — повторил красноармеец.
Она вспомнила этого парнишку, чубатого и озорного. Он жил неподалеку от Пальговых. На мгновение представился Гуменный, ветки вишенника, лицо Василия… Нет возврата к прежнему, отрезаны пути в Гуменный. Не могла атаман Маруся оставить в живых человека, знавшего ее раньше. Выхватив револьвер, она нажала на спуск.
— За что ты его? — справился подъехавший Семен.
— Одним большевиком стало меньше, — хрипло ответила Маруся и с натугой проглотила слюну.
