— Егорка, спросить тебя хочу.
— Спрашивай!
— Правду скажешь?
— Для тебя душу из нутра выну и к ногам положу, смотри, что в ней имеется.
— Скажи, почему ты тогда не донес на меня?
Егор смутился.
— Слухом пользовался, что ты от Васьки убежала, — невнятно выговорил он.
— А если бы осталась? Смотрит Устя в упор, глаз не отводит, постичь хочет сокровенные Егоркины мыслишки. Но Егор уже оправился от первого смущения. Ни один мускул не дрогнул у него на лице.
— Если бы с Васькой осталась, — донес бы… чтобы разбить вас, — Егор сплюнул и, помолчав, добавил: — Не гневайся, касатка, сама правды захотела.
— И за что ты его так ненавидишь? — тихо произнесла Маруся.
— Ваську? Думаешь, из-за тебя? Ошибаешься. Тут причин не одна: прежде всего Васька — лютый враг, потому что на таких, как он, большевизма держится. Потом… не знаю, известно ли тебе о подставном штабе 24-й дивизии?
— Краешком уха слышала. Это те, которые дезертирам фальшивые бумажки давали?
— Они самые.
— А Вася тут при чем?
— При том, что через него они попались и он же их накрыл. Между прочим, начальником того штаба был мой родный дядя. Ну, ладно, что толку вспоминать, когда они в земле схоронены! Давай о чем-нибудь другом!
Атаманша посмотрела на хмурое лицо Егора, обвела взглядом сидевших за столом, неожиданно поднялась.
— И-и-эх! — взвизгнула она и выскользнула на середину. — Гришка, давай плясовую! Жги!
Руки в боки, плечи развернуты, грудь колесом. Вот она, я, желанная, доступная!
Ринулся Егор медведем, — зазвенела посуда на столе, попадали бутылки, полился огуречный рассол.
Плывет Маруся по кругу. Егор старается: «Топ-топ, бух-бух-бух!» Трещат доски под сапожищами, хрустят, щелкают суставы в коленях, — тяжел плясун для такой партнерши. Семен глядит, ухмыляется, доволен и думает: «Сейчас я ему нос утру!» Шмыгнул в круг, оттеснил Егора и пошел выделывать: с носка на носок, с носка на каблучок, как на пружинах, вниз-вверх, вниз-вверх, крутится волчком, мелькают руки, ноги. Ай да Семен!
Егор насупился, стоит, глазищами буравит брови супонью стянуло. Глядел-глядел и, на подлость, подставил ножку танцору. Полетел Семен, сшиб кадку с помоями и вскочил разъярённый. Развернулся, — хрясть обидчика в ухо. Свернул бы зевки[49], да поскользнулся на разлитых помоях — удар легким получился. Задохнулись оба, кряхтят, сопят, тычут кулаками. Вокруг к стенам зрители прижались, при ловком ударе восторженно гогочут. И Маруся впилась взглядом, ловит каждое движение и в мыслях: «Из-за меня дерутся, — значит, стою того».
Обманул Егор противника ложным выпадом и ударил под ложечку. У Семена перехватило дух, потемнело в глазах. А Егор ему второй раз. Закачался и упал Семен, а Егор его сапогами.
Не по правилам, — лежачего не бьют.
— Цыц! — крикнула атаманша. И дюжий бандит как клещами, сжал Егоровы плечи.
— Уймись, Егорка! Подрались и хватит!
Трясется от злости Егор, а парень его за стол усаживает, вонючим самогоном потчует, пока другие Семена водой отливают.
Семена привели в чувство, и гульба продолжалась.
снова рассказывала песня о горькой арестантской доле. Кружатся головы, в табачном тумане возникают оскаленные рожи, остатки сознания глушит звериный рык:
Бесстыжие руки грубо тискают податливое тело. Ну, и пусть! Пусть летит всё в преисподнюю! Счастье сгинуло, и терять больше нечего! Гуляй, душа, в волюшку! Что бы такое сотворить?
Маруся освободила руку, нащупала наган, достала украдкой.
— И-и-эх!
Грохнул выстрел, — со звоном разлетелось ламповое стекло, а во тьме истерический бабий визг: «И-иха-хах-ха-а-а-и-и-и!»
Ломает Егор тонкие пальцы, отнимая наган…
Хмурый рассвет застал спящих гуляк. У выходной двери, положив голову на порог, храпел Семен. На хозяйской двухспальной кровати крепко обнялись атаманша с Егором. На столе хозяйская кошка, злобно мурзясь, грызла большой кусок мяса.
Глава восьмая
ВНИЗ ПО ВОЛГЕ-РЕКЕ
Уходя от преследующих его частей Красной Армии, Попов еще раз круто повернул с прямого пути на Самару влево на запад и 17 марта занял небольшой приволжский городок Хвалынск. Забирая в попадавшихся на пути селах свежих лошадей, бандит выигрывал во времени и тем самым сохранял инициативу в своих руках.
Проводив незваных гостей, плакались бабы у колодцев:
— Хуже саранчи, прости господи! Та на полях разбойничает — поест и улетит, а эти метут все подряд
