Комиссар разбирал свою полевую сумку, доставая и раскладывая бумажки. Начхоз о чем-то спорил с адъютантом. Таня, прислонив голову к вагонной стойке, напевала песенку, слова которой уносил ветер. Поезд прогрохотал по мостику, и паровоз, пыхтя, начал взбираться на подъем. Все тише и тише двигались вагоны и, наконец, почти на самом перевале остановились.
— Подтолкнуть требуется, — шутливо сказал один из связных, ловким прыжком очутился на насыпи, перебежал канаву и, нарвав подснежников, так же ловко прыгнул в вагон.
— На-те вам, сестрица! — отдал он Тане цветы.
— Спасибо! Первые цветы особенно красивы.
Окрестности поплыли в обратном порядке. Миновав знакомый мостик, состав остановился, набрал разгон и с трудом одолел перевал.
В Базарном Карабулаке долго стояли: поили лошадей, паровоз набирал воды, грузил дрова. Щеглов предложил Тане пройтись.
— С удовольствием, — согласилась та.
Перейдя рельсы, они сели на откосе напротив вокзала.
— Как же ты будешь за эскадроном поспевать? Верхом?
— Конечно.
— Умеешь?
— Немножко. Еще девчонкой, когда у деда в деревне жила, приходилось, а потом училась эти дни в Вольске.
— Как в Вольске?
— Меня Иван Иванович обучал.
Почему-то на мгновение стало неприятно, что Тополев учил Таню верховой езде, но Щеглов постарался подавить в себе это ощущение.
— Он — замечательный наездник. А стрелять умеешь?
— Нет, не приходилось.
— Плохо. Пойдем, научу.
— Зачем это мне?
— На всякий случай. Нарвешься на бандитов.
— У меня и оружия нет, — заметила Таня, но встала.
Шагах в двадцати от того места, где они сидели, нашелся котлован, из которого, по-видимому, когда- то брали глину. На отвесной стене его Щеглов прикрепил клочок газеты.
— Смотри! Взвожу курок, прицеливаюсь, вот так, — объяснял Щеглов, — затем, не теряя прицела, спускаю курок. Поняла?
— Как будто.
Первая пуля подняла пыль примерно в метре от мишени.
— Не попала! — огорчилась Таня.
— Не спеши! Давай вместе!
Зайдя сзади, Щеглов поддержал Танину руку.
— Целься!
Мягкие волосы коснулись лица, перед глазами была тонкая девичья шея и незакрытая волосами мочка уха. Щеглова охватило желание обнять, прижаться к шее губами. С трудом он подавил его.
— Нажимай на спуск!
На этот раз пуля попала в бумажку.
— Пробуй!
Опять попадание.
— Молодец!
Расстреляв револьверный барабан, они вернулись на откос.
— Вася, у тебя горе? — неожиданно спросила Таня.
— Почему это ты решила?
— Ты такой невеселый. Что случилось?
До сих пор Щеглов никому не рассказывал о том, что узнал от уполномоченного, и более того, полагал, что рассказывать об этом не следует, но сейчас, не колеблясь, произнес:
— Недавно я узнал, что моя жена — бандитка.
— Не может быть!
— К сожалению, это факт, — и Щеглов сообщил некоторые подробности.
Замолчав, он с удивлением заметил, что Таня взяла и гладит его руку. Щеглов порывисто поднялся.
— Вася, прости! Мне не следовало расспрашивать тебя.
— А-а, все равно! — махнул рукой Щеглов, а немного погодя добавил — Все-таки ты об этом никому не говори!
К эшелону возвращались молча, каждый занятый своими мыслями.
«Какого черта я разоткровенничался? Чего мне от нее надо? Любви? Хватит одного раза. Урок на всю жизнь. Больше ни одной не поверю!»
Тане же было просто жаль его, жаль до слез, и в то же время в тайнике души теплилась робкая надежда: «Теперь он свободен и может стать моим. Почему бы нет? Я помогу ему забыть горе».
Щеглов вздрогнул, когда Таня взяла его под руку.
— Тебе неприятно?
— Нет. Просто я задумался. Вот наш вагон.
А ночью плечом к плечу оба сидели у полуоткрытой двери вагона, смотрели на проносившиеся мимо седые в лунном свете поля и перелески. Запахи весны, врываясь в вагон, кружили голову обоим.
— Холодно, — сказала Таня.
— Закрыть дверь?
— Нет, не надо.
— Давай укрою шинелью. Двигайся ближе!
— Увидят, — прошептала Таня, когда Щеглов порывисто обнял ее.
Глава десятая
МЕШОК
Грызлова не было около двух недель. На исходе второй он явился грязный, мокрый, измученный.
— Манька, давай самогонки! И жрать хочется, — спасу нет. Устал, как собака.
— Где странствовал? — справился сидевший у стола Семен, провожая взглядом атаманшу.
— Аж под Тамбов ходил до самого Кирсанова. Антонова видел, привел доверенных от него. Наш-то хочет в тамбовские леса идти.
— Слышал.
Вошла Маруся.
— На, — сказала она, ставя на стол бутылку.
Егор налил стакан и ущипнул за бок атаманшу:
— Кралюшка ты моя бубновая! За приятную встречу!
Опорожнив залпом стакан, он понюхал хлебную корочку и, не закусывая, налил второй, выпил, крякнул:
— Кха! Теперь разговор другой, — по жилам кровь прокатилась. Сама горит, кровь зажигает, а тоску-горе как рукой снимает. Вот, Сёма, диво какое! На, выпей! — Грызлов вылил в стакан остатки. — Зря отказываешься. Знаю — мучаешься ты, насквозь тебя вижу, — Егор опрокинул и этот стакан себе в рот — Думаешь, не знаю твоих думок? Шалишь, браток, как свои пять пальцев. Хочешь, скажу? Слушай! Первая думка: бросить бы тебе эту жизнь беспутную, беспокойную. На коленках согласился бы ты до самого дома
