Она торжествующе улыбнулась:
– Ни единого. Никогда не чувствовала себя лучше.
Герберт в последний раз посмотрел на нее, отметив идеальную симметрию, которой никогда не бывает в природе.
– Теперь можете одеться. Когда закончите, мне бы хотелось видеть вас в своем кабинете.
– Что-то случилось?
– Хочу с вами кое о чем поговорить.
– Я не застенчива, доктор. Вы можете говорить сейчас.
– Очень хорошо, мисс Дисновски. Как вы отнесетесь к тому, чтобы поехать со мной на медицинский симпозиум через несколько месяцев?
Она чуть сдвинула брови.
– Я не из таких девушек. Кроме того, я люблю другого.
– А я не из таких врачей, мисс Дисновски. Я планирую использовать вас как образец моей работы.
Выражение глаз ее стало вдруг очень неприятным.
– Док, я никому не позволяю себя использовать.
Черт бы побрал эту самоуверенную бабу. Но ему очень хотелось похвастаться ею перед коллегами.
– Съезд состоится в Палм-Спрингз. Вы там когда-нибудь бывали, мисс Дисновски? Там очень красиво. Вы будете жить в роскошном отеле. Я не стану отнимать у вас слишком много времени. А зато вы получите оплаченный пятидневный отдых в самом солнечном городе страны.
– Не знаю. Моему другу это может не понравиться.
– Может быть, он выкроит время и поедет с вами? Вам нет необходимости принимать решение прямо сейчас. Моя секретарша свяжется с вами через пару недель.
Он вышел, не дав ей возможности ответить. После того как она немного подумает и припомнит все, что слышала о Палм-Спрингз, она сама позвонит его секретарше.
Мисс Дисновски была сегодня его последней пациенткой. У него еще масса времени, чтобы забрать из дома свою одежду до ужина, решил Герберт, открывая дверь личного кабинета.
Он снял белый халат, который надевал во время приема, поднял трубку и собрался было набрать свой домашний номер, когда в дверь постучали.
– Кто там? – недовольно спросил он.
Его секретарша заглянула в кабинет.
– Боюсь, у меня плохие новости, доктор. У вашего тестя, сенатора Моргана, сердечный приступ.
– Звонила моя жена?
Секретарша покачала головой:
– Нет, передавали по радио. Сенатора Моргана отвезли в Медицинский центр. Хотите, я позвоню туда и узнаю…
– Я сам это сделаю, – ответил Герберт, кивком головы отпуская женщину.
Черт! Ему все же не удастся забрать свою одежду сегодня.
Ари сразу почувствовал витающий в воздухе запах смерти, едва переступил порог. Возможно, Пич и ее мать еще не признались в этом самим себе, но весь их облик – бледность, невидящие глаза, сгорбленные плечи – говорил о том, что Блэкджеку не выкарабкаться.
– Что вы здесь делаете? – спросила Пич.
– Я услышал о вашем отце и подумал, что вам может понадобиться помощь, чтобы справиться с репортерами.
Пич растерянно заморгала:
– С репортерами?
– Уже сейчас перед больницей стоят два автобуса телевидения, а в холле сидит десяток репортеров. Если кто-нибудь не выступит перед ними с заявлением, они вскоре начнут разыскивать вас и вашу мать.
Пич совсем растерялась.
– Почему они не могут просто оставить нас в покое?
– Добывать новости – их работа.
– Сейчас я не могу с ними разговаривать.
– Буду рад сделать это вместо вас – если только доктор Стрэнд не предпочтет сам этим заняться.
Где, черт возьми, этот самоуверенный ублюдок? Он что, не понимает, как Пич в нем нуждается?
– Это очень любезно с вашей стороны, – вмешалась Белла Морган. – Я собиралась звонить ответственному секретарю мужа, Рэндольфу Сперлингу, и просить его прилететь из Вашингтона, чтобы заняться прессой. Но он доберется сюда только через несколько часов.
– Как сенатор?
– Они говорят, что он держится собственными силами, – не знаю, что это может означать. – От отчаяния голос Пич стал тоньше, – Нам позволяют видеться с ним только по десять минут в час.
– Принести вам что-нибудь? Может быть, кофе?
Пич покачала головой:
– Мне не надо. Уже почти подошло время идти к папе.
– Я тоже не могу ничего проглотить, – сказала Белла.
– Пока вы будете у сенатора, я могу заняться организацией пресс-конференции, – предложил Ари. Черт, надо было сегодня надеть костюм и галстук, а не джинсы. Но кто мог предположить? Как вообще можно угадать беду?..
– Мы должны на ней присутствовать? – испугалась Пич.
Ему очень хотелось обнять ее, прижать к себе крепко-крепко, чтобы защитить, утешить.
Жаль, что он не умеет произносить все те банальности, которые говорили ему, когда умерла Хелен. «Что ни делается, все к лучшему. Пути Господни неисповедимы. Ваша жена обрела покой».
К дьяволу эти утешения! Они ничуть не помогли ему тогда, и Пич с Беллой тоже не помогут. Им нужна реальная помощь, а не пустые слова.
– Вы можете вообще не говорить с прессой. Если хотите, я сделаю заявление от имени вашей семьи. – Он взглянул на часы. – Сейчас репортеры хотят получить несколько слов для пятичасовых новостей.
Белла Морган смотрела на своего мужа и поражалась, как быстро болезнь изменила черты его лица. Казалось, он стал меньше и выглядел таким беспомощным, каким она его никогда раньше не видела. Его плоть словно истаяла. Аппаратура поддерживала его жизнь, но все эти прозрачные трубочки, капельницы, провода внушали ужас.
Она взяла его за руку и прижалась щекой к его щеке, почувствовав колкую щетину. Он частенько жаловался, что ему приходится бриться дважды в день во время избирательной кампании. Она отдала бы все на свете, лишь бы снова услышать его жалобы – на что угодно.
Его глаза приоткрылись.
– Белла?
– Да, дорогой.
– У вас с Пич все хорошо?
– Да, все хорошо. Не разговаривай. Тебе надо беречь силы.
– Это мой последний шанс.
Его слова пронзили ее насквозь. Сразу начала болеть голова.
– Врачи говорят, что твои дела идут хорошо.
– Врачи ни черта не смыслят. – Он говорил медленно, хриплым шепотом. Сил у него совсем не осталось. – Я умираю, Белла. Повидал во Вьетнаме достаточно смертей, чтобы понять, что настала моя очередь. Я о многом сожалею, я совершил так много ужасного… Всю свою жизнь… большую часть я был негодяем. Но ты… Когда я буду стоять у врат рая и ждать суда, единственное, что я скажу в свое оправдание: меня любила хорошая женщина.
Ему хотелось сказать Белле больше, но даже то немногое, что он произнес, заставило его задохнуться. Ногам было так холодно, словно они уже принадлежали трупу.
Так много надо сделать. Так много сказать.
– Джин… – прохрипел он.
