- Все равно случайно. Это интересно. Правда?
- Правда. У тебя красивый... пуловер,- сказал я помолчав. В полумраке лестницы можно было дать волю глазам, и я был доволен.
- Тебе нравится?
- Да.
- Ты проводишь меня?
- Конечно.
Мы снова пошли. Я поглядывал на наши окна, но сквозь шторы видно было лишь, как мелькают тени.
На площадке третьего этажа мы остановились.
- Пойдешь на концерт? - спросила она.
- Когда?
- Завтра в шесть.
- Пойду. У меня там как раз дела.
Как-то мило заворковав, она засмеялась.
- Ты всегда говоришь одно и то же...
- Я не шучу.
- У тебя всегда дела именно там..
- Всегда.
- ...где я?
- Да.
Вдруг она погладила меня по лицу. Я чуть-чуть подался к ее руке, и тогда она закружилась и помчалась по галерее, добежала до конца, обернулась и, перегнувшись через перила, махнула рукой.
Дрожа мелкой противной дрожью и глядя на среднее окно нашей квартиры, я нехотя поплелся вниз.
■
Стрелки тикавших в кухне часов показывали семь. Дверь в проходную комнату была приотворена, там сиял свет, на столе лежали свертки, и шла грандиозная примерка. Мама перед зеркалом выравнивала на платье складки, а Кати влезала в банлоновый пуловер. Я стоял у двери и с интересом наблюдал за происходящим.
Кати была в упоении, вертелась, поднималась на цыпочки, из-за маминой спины заглядывала в зеркало и поглаживала пуловер, то есть свою грудь, если выражаться точнее.
- Ох, красота! Папа! Мне идет?
- Еще бы! Все у тебя там наилучшим образом разместилось,- сказал папа. Ха-ха-ха! Ну и сострил - вот потеха!
Кати обернулась, обняла его за шею, поцеловала в щеку, проскакала через всю комнату и скрылась за дверью моей клетки. Мама с головой ушла в изучение платья.
- Как ты все-таки угадал, Шандор,- пропела она, с восхищением обозревая себя в зеркале.
- Мне казалось, что трикотаж хорошо охватит...- Папа очертил руками фигуру мамы, достаточно близко и не очень-то деликатно. А маму все равно распирало от удовольствия. Сила!
- Где ты его купил?
- На улице Ваци.
- И не боялся?
- Чего?
- Что не подойдет. Вдруг окажется тесным или широким?
- Но я же тебя немножко знаю.- Он сказал это так умильно, что я не мог больше ждать и громко кашлянул.
- А... цена тебя не испугала?
- Нисколько. Надо же было реализовать эту проклятую премию.
- Посмотри, Шандор... оно меня не полнит?
- Нет, нет, нисколько. Что ты!
Я толкнул дверь.
- Целую руку!
Папа просверлил меня взглядом, мамино отражение в зеркале отрешенно кивнуло. Затем папа поднес к глазам часы, а я привалился плечом к шкафу и ждал, что последует дальше.
- Ну-с, молодой человек! -снисходительно заговорил родитель.- Тебе нравится?
- Картинкя-а! - протянул я.
- Картинкя? Ты кому подражаешь?
- В Гёчейе так говорят: картинкя, игрушкя.
Сперва папа оторопел, потом собрался как следует рявкнуть, но тут вмешалась мама.
- Знаешь, Шандор, эта пуговица, по-моему, грубовата.
- Почему? - спросил родитель с уже испорченным настроением.
- Не знаю. Может быть, цвет...
Ну, подумал я, мама может порадоваться, сейчас он снова займется ею.
Но он опять повернулся ко мне.
- Подойди, Андраш!
Я пошел. Но так, будто у меня отнимались ноги. Одну руку из кармана я все-таки вынул. Но он, как видно, считал, что расстояние между нами еще велико, и молча гипнотизировал глубоко засунутую в карман другую руку. Ну, ладно - ее я тоже вынул.
- Я и тебе кое-что принес! - возвестил он каким-то ненатуральным таинственным тоном.
Я молчал. Тогда он закатил речь:
- Ты, конечно, не заслужил, но в надежде на исправление...
Вытянув руку за километр, он вручил мне подарок - перочинный ножик со штопором, ключом для консервов и прочими штуками. Неплохой инструмент. Но поскольку преподнесли мне его «в надежде», меня так и подмывало сказать, что «в надежде» я не нуждаюсь,- да нельзя обижать родителя.
Он наблюдал за мной с величавой суровостью, но я-то знал, чего он ждет: бурного извержения; он надеялся, что я начну клокотать от счастья. А я взял нож не глядя, такой же деревянной рукой, какой он мне его преподнес, и со страшной натугой выдавил:
- Да. Благодарью.
- Что?
- Я слышал это в одном кинофильме. Так всегда иностранцы говорят: благодарью. У них не получается «рю».- И я судорожно затрясся от смеха.
- Иностранцы... Шут гороховый! - Родитель смотрел на меня с таким возмущением, будто на совести у меня было по меньшей мере убийство.
Мамино отражение в зеркале, правда без особой твердости, вклинилось в наш интересный диспут:
- Что за поведение! Как свинопас!
Тогда я поскорее убрался к себе, а мама продолжила разговор на захватывающую тему:
- Все-таки эту ракушку я сменю.
- Напрасно, она весьма экзотична,- сказал родитель.
Согласие, очевидно, было достигнуто, потому что дебаты о пуговице прекратились.
■
Кати стояла перед зеркальным шкафом, делала пышный начес и, под предлогом нового пуловера, оценивала свои женские штуки. Я схватил клюшку и, вертя ее, как полагается, над головой, пустился в пляс. Я отплясывал танец свинопасов и напевал сквозь зубы:
